Концессия

Далецкий Павел Леонидович

Лин усмехнулся.

— Я думаю, что вы так же, как и я, в ожидании событий чувствуете радость. Что у вас, как и у меня, чешутся руки от желания поскорее пустить их в ход. Поэтому сообщаю: наш план одобрен в Шанхае. Мы здесь, во Владивостоке, подготовим завтрашнему фронту тыл. Для этого мы должны научить китайских рабочих Владивостока, что они должны думать не о деньгах на лишнюю пампушку, а о Китае. Пусть они знают, что сейчас они должны требовать не увеличения заработка, а с трепетом делать все, чтобы в предстоящей борьбе победил Китай. Когда Китай победит, им будет хорошо. Никто не помешает им стать хозяевами мастерских, в которых работать будут русские. Забастовка же во Владивостоке в то время, когда Китай готовится к удару, — это преступление, которое никому нельзя простить. Бастует предприятие за предприятием! Что это такое? Пусть хозяева мастерских несколько уступят, пусть покажут, что рабочие и хозяева в Китае одно. В других странах, может быть, и не одно, а

в Китае одно. Вы должны внушать, что все разговоры русских о рабочей солидарности — вздор, что русские о ней только болтают, а делают то же, что и другие народы. Для этого есть очень простой путь, дорогие друзья, и я удивляюсь вашей бездеятельности. Во Владивостоке немало русских патриотов. Они бедны, они нуждаются в деньгах, они горят жаждой деятельности на пользу родины.

— Что вы предлагаете? — спросил тоненьким голосом Тао-фан. Он был толст, грузен, шелковый синий халат струился на нем в свете вечера, как вода. — Мой старый друг приехал из Шанхая, он не имеет представления, что такое ГПУ — эта организация с китайским именем. Неужели вы думаете, что она позволит вам распоряжаться во Владивостоке?

Тучи налетели на присутствующих.

— Это невозможно! — раздалось со всех сторон. — Выступать в Харбине — конечно! Но здесь, во Владивостоке?!

Почтенные люди, только что выслушавшие широкие планы, которые могли вдохновить и мертвых, пожимали плечами, недоумевали, противились, негодовали.

Ни одного бодрого взгляда, ни одной боевой улыбки, ни одного жеста, обозначающего желание вступить в борьбу.

— То, что я предлагаю, вполне разумно, — упрямо сказал Лин. — Действовать, действовать и действовать! Вот наш лозунг.

— Я сторонник старого моего друга Лин Дун-фына, — сказал сотрудник консульства Чан-кон. — Я сторонник действия, а не сна. Я сторонник грязных от труда рук, а не чисто вымытых. Я любитель зрелища: побежденный враг ползает у моих ног, и я снимаю с него голову, как спелую дыню со стебля. Действовать, дорогие друзья! Китай довольно созерцал упоительные красоты и благополучие природы. Забыть надо старую любовь... Вот пример из практики моего друга Лин Дун-фына. Во время последних событий в Шанхае, когда рабочие восстали против руководства Гоминдана, когда еще неизвестно было, кто победит, правые или левые, а войска левых шли на Шанхай, Лин Дун-фын созывает промышленников, коммерсантов, купцов, помещиков и детей помещиков. Он задает им вопрос: — Готовы ли вы выступить против беспощадного и вероломного врага, против новых татар? И цвет Шанхая ответил Лин Дун-фыну: — У нас нет оружия, мы не организованы для борьбы... Что можем мы сделать? Мы не чувствуем в себе мужества сойти с пути мирной деятельности! — И, отвергнув голос мужества, цвет Шанхая прибег к старому, испытанному в нашей стране способу — подкупу. Они подкупили Чан Кай-ши! Сумма была огромная, им в этом деле помогли иностранцы. Хорошо, что Чан Кай-ши оказался доступен деньгам. Но, дорогие друзья, этот прием сомнителен. Сомнителен с тех пор, как, по мысли Чен Ше-тона, этого выдающегося ученого и моралиста, книга которого «Поощрение к знанию» — руководящая книга всех образованных людей, Сен-вену предложили пост высокого мандарина и миллионы взамен отказа от революции... Вы все знаете, что из этого вышло: Китай замер при виде необъяснимого поведения политического вождя — он даже не расслышал нашего предложения! С тех пор, как эта новая порода людей вторглась в жизнь страны, не годен этот старый путь. Я прошу Лин Дун-фына разработать план борьбы: китайцы Владивостока должны быть здоровы!

«Сумасшествие! — подумал У Чжао-чу, — а за все придется расплачиваться нам».

Лин Дун-фын коротко намечал план действий. Представители высокого человечества сидели подавленные. Никто больше не задавал вопросов, никто не спорил. Худой шанхаец Лин свалился, как судьба. Как можно незаметнее, они стали покидать помещение.

Лин Дун-фын вышел на улицу через час. Он чувствовал прилив энергии, которую испытывал всегда, принимаясь за большое дело. Потянул носом соленую свежесть вечера и пошел, не торопясь. Его интересовало одно советское предприятие: рабочая коммуна китаянок. Может быть, ему не следовало бы туда заглядывать, может быть, следовало бы соблюдать большую осторожность, но Лин вступил в тот период лет, когда имя человека произносится с уважением, когда мысли и поступки его полноценны, когда он может позволить себе роскошь свободных и опасных поступков.

Коммуна на Семеновской улице. Лин повернул во двор, прошел мимо торговцев чулками, гребешками, маленькими зеркальцами и дешевыми конфетами, миновал кухню харчевки, где варились супы из коровьих желудков и парились на деревянных решетках серые пампушки.

Грязная, вонючая лестница, мусор, плевки, следы ног, куски пищи. Взад и вперед снуют жильцы, обмениваясь репликами.

Лин тихо отворил дверь во втором этаже.

Два десятка китаянок, в черных куртках, в черных шароварах, кроили, шили, разговаривали. У них были блестящие черные волосы, узлы на затылке, чолки, старательно расчесанные на лбу, полные лица, тонкие губы и хорошие зубы. Они

были веселы, работали и говорили.

Лин Дун-фын тихо вошел и осмотрелся. Но как он ни тихо вошел, на него оглянулись. На него смотрела молодая китаянка в юнгштурмовке и приземистый русский в кепке, вздернутой над курчавыми волосами.

«Несколько хуже, — подумал Лин, — но тем лучше».

Девушка в юнгштурмовке и русский стояли рядом с главой коммуны. Опытный глаз Лина по дородности и важности женщины сразу угадал хозяйку. Он пошел к ним, весело улыбаясь.

— Здравствуйте, — сказал он по-китайски и по-русски. — Я приехал посмотреть на образцовую женскую коммуну. Я из Хабаровска, корреспондент «Гуэнь Чжи-дунь» [12] .

12

«Гуэнь Чжи-дунь»— газета на китайском языке, издававшаяся в Хабаровске.

— Здорово! — протянул руку Троян, — мы за тем же... Русские и китайские писатели прилетели сюда, как пчелы в цветник.

— Очень хорошо, замечательно! — осмотрелся Лин.

Он испытывал в этой комнате чувство веселящей жестокости. Всех этих женщин нужно было обезглавить. А эту молодую, крепкозубую, огненноглазую...

Но он не додумал своей мысли, он спрашивал, отвечал, смотрел. Кое-что он набрасывал в блокнот, чтобы потом, в уединении комнаты и ночи, написать обстоятельную корреспонденцию.

— Трудовой коллектив «Красные цветы» родился на моих глазах, — говорила Хот Су-ин. — И если товарищ из «Гуэнь» не протестует, я буду рассказывать по-русски, потому что он по-русски понимает, а русский журналист по-китайски не понимает. Или пусть он сам поговорит с председательницей «Красных цветов».

Председательница «Красных цветов», с полными щеками, подступающими к глазам, ни слова не понимала из того, что говорила Хот Су-ин, но улыбалась и кивала головой.

— Я с удовольствием буду слушать по-русски, — сказал Лин.

Чтобы не мешать работающим, они прошли в соседнюю комнату с нарами в два этажа.

— Здесь живут двадцать пять освобожденных рабынь, — торжественно подняла Хот Су-ин свою руку, — двадцать пять освобожденных от власти отцов, мужей и купцов.

— Кто эти истинные счастливицы, — начал Лин, — как они пришли сюда, что сделали они со своими мужьями и детьми?

И опять Лин ощутил приступ веселой жестокости: женщина бросила мужа и ребенка! Хранительница семени! Что более противоестественно и чудовищно?

— В коммуне двадцать молодых, пять постарше. Большинство пришли сами. Вот эта, маленькая, тоненькая, сейчас она садится за крайнюю машину, пришла избитая, опухшая. Ей двадцать два года. С мужем прожила десять лет. Муж — совладелец мелочной лавочки на Пекинской — на-днях проигрался. Чтобы поправить дела, продал жену товарищу. Она не согласилась, тогда он ее избил, а когда и это не помогло, бросился на нее с ножом.

— Сейчас она довольна?

— Еще бы! Биографии у всех схожие. Китаянок во Владивостоке мало, домов терпимости нет, мужья делают выгодные дела. Если у мужчины есть жена, особенно если две, он устраивает в своем доме маленький притон разврата и живет припеваючи. Сначала женщины сопротивляются: все они выходили замуж, собирались рожать детей и жить, как полагается замужней женщине, но потом они покоряются, привыкают и превращаются в проституток. Бывают и трагедии. Позавчера к постовому милиционеру прибежала Сливовый Цвет. Она ехала из Харбина к мужу. Рядом с ней в вагоне возвращался во Владивосток купец. Город незнакомый, молодая женщина просила совета у соседа. Сообщила адрес мужа, его имя. «Как же, я его знаю, — обрадовался купец, — мы — компаньоны. Я вас привезу прямо к нему». Чего лучше! Привез. Сидит Сливовый Цвет в лачуге и ждет мужа. Целый день ждет. К ночи вернулся купец с друзьями. Плохо пришлось верной жене: не помогли ни вопли, ни слезы. И так целый месяц. За месяц она освоилась с городом, кое с кем сговорилась и вот позавчера рано утром подошла к постовому и потребовала: «Милицья, милицья!» Она больна и пока в больнице. Наслышалась она всяких историй и больше не склонна искать своего старого мужа. А есть страшные истории и другого рода. Видите у окна шьет полная женщина с красной лентой на шее. Она родилась и выросла в простой маньчжурской семье, ноги у ней остались нормальными, она ходила, как все люди. Выдали ее замуж в семью лавочника в Никольске-Уссурийском. Попалась ей злая свекровь. Свекровь, как все женщины, всю жизнь была рабыней: подчинялась отцу, потом мужу, после смерти мужа — сыну. Но рабыня мужчин, она была в своей семье госпожей женщин, на них она могла сорвать свое рабье забитое сердце. Она увидела здоровые ноги невестки и пришла в ярость. Когда сын уехал за товарами, она схватила невестку и стала у взрослой женщины пригибать пальцы к пяткам и бинтовать ноги. И чтобы утолить свою ненависть до конца, она насыпала в бинты битого стекла. В таком виде она заставляла ее ходить. У несчастной сделалось заражение крови. Совершенно случайно вмешались русские товарищи, и женщину удалось спасти от смерти.