Кондотьер: Ливонский принц. Король. Потом и кровью
Шрифт:
– Да-да, конечно, – спохватился король. – Эй, Петер…
– Недурное рейнское, – сделав пару глотков из тонкого синего бокала венецианского стекла, похвалила гостья. – Нет, я в самом деле не помешала?
– Господи, Машенька! Но… – Магнус вдруг замялся, глянув в черноту окна. – Вам… вас… ведь скажут… доложат государю…
– Пусть докладывают, плевать, – милое личико искривила злая гримаса. – Я уже взрослая… и дела до меня никому нет. Тем более царю. Да, мы же с вами – жених и невеста… Так что пусть болтают, что хотят.
– Принимать вас большая честь для
Маша покачала головой:
– Бросьте, ваше величество. Вам просто сюзерен приказал… и вы не смеете его ослушаться. Ведь так?
– Не совсем, – взяв девушку за руку, тихо отозвался король. – Просто я еще очень плохо вас знаю. Да и вижу-то – второй раз. Или третий.
– Я вам нравлюсь?
Такой вот вопрос. Не в бровь, а в глаз. Довольно неожиданно для забитых московитских женщин. А впрочем, не только для них – до феминизма еще ох как далековато!
– Вы обворожительны, милая княжна! Всем, чем угодно, клянусь, – окунувшись в синь девичьих глаз, честно признал молодой человек.
– Спасибо. Значит, вы все же согласитесь взять меня с собой в Ливонию? Не откажетесь, даже если… – здесь княжна вновь запнулась, но сразу продолжила: – Даже если против нас возникнут обстоятельства непреодолимой силы?
– Понимаю, – вспомнив незавидную судьбу Машиного батюшки, недавно казненного князя Владимира Старицкого, Магнус непритворно вздохнул. Оно, конечно, покойный князь – заговорщик, и имел все права на трон. Таких, как он, обычно устраняют. Даже не за участие в заговорах. Просто – за «голубую кровь». Которая, кстати, течет и в жилах Маши. – Вам до смерти надоело в Кремле.
– Ваше величество, надоело – не то слово! – сверкнула очами гостья. – Я готова на все, лишь бы уехать отсюда как можно скорей. Мой отец… матушка… Да, меня пока не трогают… не трогали, но все может измениться в любой час. Завтра будет наша помолвка… а потом свадьба. Не знаю уж, и когда. Сколько еще мне ждать? Год, два? Или намного больше? Вы почему-то кажетесь мне неплохим человеком, ваше величество. Клянусь, я буду вам верна!
– Завтра же попрошу царя устроить свадьбу тотчас же!
Девушка засмеялась:
– О, нет, так не выйдет, мы ж с вами в Москве! Здесь, как в древней Византии, любят и умеют ждать. И я подожду. Лишь бы вы… лишь бы с вами…
– Все будет хорошо, милая Машенька, – мягко промолвил Магнус. – Не сомневайтесь.
– Дай-то Бог, – Маша перекрестилась на висевшую в углу икону Николая Угодника.
Глядя на нее, Арцыбашев перекрестился тоже, на православный манер – справа налево:
– Ах, милая Маша, пока вы будете ждать меня здесь, в Москве, я хотел бы вас кое о чем попросить. И кое о чем расспросить – уже сейчас, коли уж вы здесь.
– Спрашивайте. И просите, – с улыбкой разрешила княжна.
Леонид начал разговор издалека. О красотах московского кремля заговорил, о церквах, о хоромах боярских. И о башнях. О том подвале, у Тайницкой…
Машу всю передернуло. Было видно, что тема эта ей неприятна, еще бы – ведь именно там, в подвале у Тайницкой башни, девчонка делала наговоры на смерть самого царя! Арцыбашев тогда спас ее от расследования,
К слову, все ее шашни с черным колдовством его величество интересовали мало. Больше привлекало другое – Магнус прямо так и спросил, без обиняков: не видала ли, мол, милая Машенька, близ Тайницкой башни (или вообще, в Кремле) каких-либо непонятных людишек, вовсе не похожих на обычных ни одежкой, ни поведением…
– Странные немцы? – девушка вдруг кивнула с неожиданной понятливостью. – Да, были такие. Парочка или даже больше. Двух два лета назад стражники пристрелили, остальных – ране еще – верно, тоже… Что за немцы? Да я сама-то их не видала, а так, слыхала только. Непонятные! Черт те как одеты и откуда взялись – неизвестно. Их сразу в Тайный приказ да пытать… Вот и померли.
– Два лета назад, говоришь, – задумчиво протянул Арцыбашев. – Жаль. А вещи? Вещей от них никаких не осталось?
– Остались, – с полной уверенностью в глазах, Маша тихонько пристукнула ладонью по столу. – Тимофей, Земского двора младшой дьяк, хвастал как-то. Даже браслетик дивный мне показывал – не особенно и красивый, но с маленькими часами – совсем как большие, на башнях. Однако не ходили часы те.
– Тимофей… дьяк Земского двора… Ты встречу с ним организовать можешь?
– Попробуем.
Княжна повела плечом, и Леонид, пряча радость, прошептал тихонько:
– Только это… желательно вдали от чужих глаз.
– Ну, это само собой. А как же!
Земским двором именовалось некое государственное учреждение, занимающееся управлением Москвой, а также судом по уголовным и гражданским делам. В судейской избе, что располагалась на Пречистенке, как раз и хранились все те странные вещи, о которых рассказала юная княжна Старицкая. И ведал их хранением младший дьяк Тимофей.
Судейскую избу – изрядных размеров хоромину со стоявшими у крыльца стрельцами – стражей – Арцыбашев навестил дня через три после разговора с Машей. Навестил тайно – переоделся в русскую одежку, и слугу Петера переодел. Все как полагается, но без излишеств: холщовые порты, сапоги зеленого сафьяна, рубаха, небесного цвета зипун с мелкими медными пуговицами, а уж поверх зипуна – тепло-коричневая аксамитовая чуга: узкий кафтан с рукавами по локоть, какие обычно носили во время верховой езды или путешествий. Все добротное, недешевое… но, конечно, не такое дорогое, как у московских бояр.
– Мне к Тимофею Зотову, дьяку, – подойдя к крыльцу, молодой человек рассеянно кивнул стрельцам. – По старому делу.
Так его Маша сказать научила, она же с утра еще к дьяку слугу послала – договориться, так что долго ждать не пришлось. Дьяк Тимофей – хитроглазый парень лет двадцати, с вытянутым, как у лошади, лицом и куцей бородкой – принял посетителя сразу, как только тот вошел в избу. Поклонился, одернув скромный темный кафтан, и, поправив на голове сиротскую круглю шапочку – скуфейку, покосился на своих коллег, на просителей да жалобщиков, уже с раннего утра кишмя кишевших в присутствии.