Конец авантюристки

Рокотов Сергей

Глаза Генриха увлажнились, он докурил свою сигару и тихо произнес:

— Вы не могли бы оказать мне большую любезность, фрау Вера?

— Какую? — нагло глядела на него гостья. — Все, что угодно вашей душе, господин Шварценберг.

— Прекрасно. Тогда убирайтесь отсюда вон, — ещё тише сказал Генрих.

— Что? — округлила глаза дама.

— Вон отсюда!!! — Генрих вскочил с места и схватил со стола хрустальную пепельницу, намереваясь швырнуть её в лицо даме. Тут же в дверях появилось встревоженное шумом лицо охранника.

— Герр Шульц, — стараясь

взять себя в руки и не желая распоясываться при охраннике, сказал Генрих. — Проводите эту даму, запомните её хорошенько и никогда больше сюда не пускайте. Вы поняли меня?

— Ты пожалеешь об этом, старый мудак, — прошипела по-русски незваная гостья. А по-немецки сказала громко: — Спасибо за радушный прием, господин Шварценберг. Передавайте привет своей жене.

— Непременно передам, — уже совершенно успокоившись и придя в себя, сказал Генрих. — Благодарите Бога, что я не сдаю вас в руки полиции.

— Но почему, герр Шварценберг? — нарушил правила этикета охранник. — Ведь она же угрожает вам. Я так полагаю, хоть и не понимаю языка, на который она иногда переходит.

— Нет, — твердо произнес Генрих. — Я не хочу пачкать свои руки. Пусть уходит восвояси.

— Прошу, фрау, — встал перед Верой Георгиевной охранник. — Прошу вас на выход.

Не говоря ни слова, гостья встала и вышла в открытую дверь, охранник проследовал за ней.

«Однако, она не оставит бедную Барбару в покое», — напряженно думал Генрих. — «Деньги-то лежат на её имя, и какие деньги… Но что делать? Не тревожить же Барбару ради этого? Что делать, что делать?»

— Стойте! — крикнул он, вставая с места. — Подождите! Вернитесь!

Вера Георгиевна ещё не успела покинуть гостеприимный дом Шварценбергов. Она в сопровождении охранника вернулась в комнату.

— Так-то лучше, дорогой мой, — улыбалась она. — Так будет гораздо лучше для всех нас. Мы не в таком возрасте, чтобы делать неразумные поступки.

— Посидите здесь, — мрачно глядя на нее, сказал Генрих. — Я дам распоряжения прислуге. Нам подадут ужин и приготовят для вас комнату. А потом поговорим поподробнее.

Вера Георгиевна, вальяжно закинув ногу за ногу, расселась в кресле. Через несколько минут в комнату вошли Генрих и охранник.

— Пожалуйста, сюда, — вдруг широко улыбнулся Генрих, приглашая даму пройти за ним. Ничего не подозревая, гостья встала. Генрих шел впереди нее, охранник сзади.

— Одну минутку, — остановил её Генрих, тут же сбоку открылась какая-то маленькая дверца, и герр Шульц сильно, хоть и аккуратно впихнул туда незваную гостью. Там оказалась довольно чистая кладовка.

— Вам придется пока побыть здесь, — сказал Генрих, запирая снаружи дверь. — Не могу сказать, что там очень уютно, но полагаю, что там все же комфортабельнее, чем в русской тюрьме, куда вас, видимо, скоро препроводят. Кладовка довольно просторна, там можно присесть или прилечь. Крыс и мышей нет, мы с этим боремся неукоснительно и регулярно. Извините меня за вынужденную меру предосторожности.

— Откройте! Немедленно откройте! — кричала дама, колотя кулаками в запертую

дверь. — Вам самому будет плохо, вы пожалеете об этом!

— Не думаю, — философски заметил Генрих, и они с охранником молча разошлись по своим комнатам, как будто ничего и не произошло.

Гостья успокоилась минут через пять, так как поняла, что стучать и требовать чего-то было совершенно бесполезно.

«Одумается завтра, старый идиот, законник чертов», — решила она, облюбовала себе место в углу кладовки на каких-то старых покрывалах, одним из них накрылась и стала ждать развязки этой драмы.

Генрих же за это время обследовал содержимое её сумочки. Там была кредитная карточка, паспорт на имя Петровой Софьи Алексеевны, тысяча дойчмарок, двести долларов и визитка гостиницы, в которой она остановилась. Больше ничего не было — только косметика.

«Что делать?» — думал Генрих, куря внеочередную сигару, что уже явно неблагополучно сказывалось на его сердце. — «Неплохо бы сдать эту даму в полицию, но ведь она как-никак мать Барбары, это не вызывает сомнений. Мало того, что сдавать в полицию мать жены как-то проблематично, так ведь может всплыть вся эта грязная история. И в каком положении тогда может оказаться моя бедная Барбара, которая за последние несколько дней дважды вернулась с того света. В третий раз она уйдет туда уже навсегда… Да, положение очень сложное…»

Долго засиживаться он не стал, он и так уже ложился значительно позже обычного, но и когда он лег в постель, ему долго не спалось. Он не мог прийти ни к какому решению. Генрих понимал, что задержав фрау Веру, он поступил правильно, потому что от подобной личности можно было ожидать больших неприятностей, но вот, что делать дальше, ума не мог приложить. Ведь у неё определенно должны были быть опасные сообщники, которые моли причинить и ему и Барбаре большое зло. Генрих понимал, что с такими деньгами можно легко воздействовать на людей, и эта дама обладает немалой потенциальной силой, «А, может быть, Барбаре и впрямь перевести эти проклятые деньги на какой-нибудь оффшорный счет, и пусть эта дама подавится ими. Разумеется, мы не возьмем из них ни одного пфеннинга. Только вот в очень уж неурочное время прибыла эта омерзительная особа. Именно тогда, когда Барбаре нужен полный покой. От одного вида этой преступницы у неё может произойти разрыв сердца, а тут ещё разговор о деньгах, да таких огромных, о которых она и не предполагала. Воистину, Россия — страна чудес. Как же порой легко наживаются там баснословные капиталы…»

Генрих долго ворочался на постели, но наконец, заснул, утешив себя мудрой пословицей, соответствующей русской «Утро вечера мудренее.»

Он оказался совершенно прав. Мудрое утро принесло ему новые впечатления. Впечатления эти материализовались в лице двух ранних посетителей.

Впрочем, для Генриха это время ранним не было. Он уже давно не спал и заканчивал пить утренний кофе. У него было возникла мысль выкурить сигару, но он с негодованием от неё отказался, так как это уже было похоже на привыкание.