Конец большого дома

Ходжер Григорий Гибивич

Оставшись один дома после отъезда отца и братьев в Хулусэн, Пиапон только утром и вечером выезжал проверять сети, остальное время находился дома, ремонтировал кетовый невод, налаживал охотничье снаряжение. Он мало обращал внимания на женщин большого дома. Достаточно, что они готовят еду, вовремя кормят собак, усердно мнут, теребят рыбьи кожи, обрабатывают их для зимней обуви и одежды; они, как казалось ему, молча и сосредоточенно занимались своими делами. Пиапон даже не пытался разобраться, почему женщины не разговаривают между собой, не шушукаются, как бывало раньше, возле очага. Краем уха он несколько раз слышал короткую ругань Майды с Дяриктой, но не разобрал слов и вскоре позабыл об этом. Только через несколько дней его насторожили отчужденные лица женщин, резкие

их движения, когда они оказывались рядом у очага, холодные, злые взгляды, которыми они обменивались.

«Поссорились, наверно», — подумал Пиапон и ушел под амбар ремонтировать невод. К нему подошла Агоака.

— Ага, на время уйди из-под амбара, — попросила она, — мне надо рыбью кожу достать.

Пиапон выбрался из-под амбара, отошел в сторонку к дочерям, игравшим на песке. Агоака спустилась с амбара и начала вытряхивать шуршавшие рыбьи кожи, с них сыпались на песок черные с красными полосками маленькие насекомые.

— Много у нас в амбаре насекомых, всю кожу уничтожают, — сказала она.

Пиапон забрался вновь на прежнее место, взял пустую вязальную иглицу и начал наполнять ее ниткой, и когда она растолстела, как щенок, вылакавший лоханку вареной рыбы, он начал зашивать дыры в неводе.

— В доме нашем тоже появились такие же насекомые, только их не видно, — сердито продолжала Агоака. — Они не кожу поедают, а наши души.

— О чем ты говоришь? — спросил Пиапон.

— Говорю, в амбаре много насекомых, кожу едят, были бы запасы летней юколы, они юколу бы ели.

Пиапон сам знал, что нет в амбаре летней юколы, он об этом много раз думал и про себя обвинял отца за безрассудство. Пол-лета потерять на разъездах по стойбищам в поисках беглецов!

«Хотел отец позор смыть, а теперь, видно, выйдет, что и позор не смоет и большой дом на зиму без запасов еды оставит», — подумал он.

— Кета скоро подойдет, мужчины заполнят амбар юколой. Твой муж один половину амбара заполнит, — подбодрил Пиапон сестру.

— Я о другом хотела поговорить с тобой, ага. Ты неужели не замечаешь, что в доме делается?

— Дом на месте стоит, в нем тепло, только мух многовато. А что такое?

— В вашем доме невозможно стало жить.

— Почему? Чертей много? Давай сегодня гонять их будем.

— Ты не шути, ага, я тебе очень серьезно говорю. Никогда в нашем доме такого не было.

— Ну что такое? — вдруг рассердился Пиапон. — Говори, чего кружишься, будто заяц перед лежкой.

— Ругайся не ругайся, а скажу. Вторая эука [45] — твоя жена не дает никому покоя, со всеми ругается, каждое утро, когда нет тебя дома, собирается драться со старшей эукой. Раз они уже подрались. Когда мама была жива, она не давала им ссориться, а теперь они ругаются, ссорятся, и во всем виновата вторая эука, она, точно собака, бросается на всех нас. Я не жалуюсь, ты не думай, что я жалуюсь, нам просто не стало житья, хоть в другой дом уходи. Старшая эука все время плачет, ты разве не видишь, какие у нее опухшие глаза?

45

Эука — тетя, жена старшего брата.

— А из-за чего ссорятся?

— Всякое бывает. Старшая эука что-нибудь попросит сделать вторую эуку, а она — ругаться, совсем не стала слушаться старшую. Вторая эука обвиняет старшую, что она задушила маму, потом говорит, что она научила бежать Идари, даже то, что нет запасов еды на зиму, тоже будто ее вина. Она всякую напраслину возводит, за всякую зацепку цепляется, лишь бы поругаться.

— Хорошо, что ты мне глаза открыла, уши мои прочистила, — ответил Пиапон.

После этого разговора он стал прислушиваться к разговору женщин, приглядываться к их лицам, допытывал жену, но она ни в чем не сознавалась, говорила, что Майда подбила молодых Агоаку и Исоаку против нее и ее изживают из большого дома. Пиапон не поверил жене. Рассказ сестры навел его на долгие размышления, на поиски причин бесконечных, как говорила Агоака, ссор женщин.

Своим разумом он понимал, устои большого дома претерпели довольно крепкие потрясения: прежний устойчивый покой был нарушен побегом Идари, относительная дружба женщин, скрепляемая стараниями матери, исчезла с ее смертью. Пиапон мысленно немного оправдывал жену, он знал, своенравной Дярикте невтерпеж стало находиться в вечном подчинении Майды — на самом деле, почему она не может сама, без указаний Майды хозяйствовать в доме? Чем она хуже женщин других домов, которые сами, без опеки посторонних, справляются с хозяйством? Конечно, Дярикта искала свободы. Попытался Пиапон представить себя на месте жены, но тут же отмахнулся от этой, как ему показалось, нелепой мысли; он мужчина, он хозяин над своей семьей, хотя и живет в большом доме, а главное, он имеет свою острогу, ружье, самострелы, собак и потому в любое время может стать самостоятельным охотником. Может, это раньше одним копьем не мог охотник прокормить семью, а теперь, когда у него есть ружье и боеприпасы, он один может добыть все необходимое своей семье без помощи сородичей, без большого дома.

Так думал Пиапон, но когда вспомнил о пустом амбаре, то понял беспокойство женщин: они намного хозяйственнее мужчин, они сердцем почуяли грядущую беду, ожидавший их голод во время таяния снегов и вскрытия рек. В этом отношении они походили на тех островных зайцев, которые, заранее почуяв наводнение, мечутся и с тоской смотрят на зеленеющие вдали сопки.

— Надо больше заготовить юколы, — сказал вслух Пиапон и сердито добавил: — Нечего зря ездить по всему Амуру.

Приняв решение, он еще усидчивее, проворнее продолжал ремонтировать невод. К возвращению Баосы эта работа была закончена, и Пиапон принялся конопатить большой неводник.

— Дядя, дядя, дедушка возвращается, — сообщил Ойта.

Снизу подходила лодка. Пиапон отложил работу и долго из-под ладони рассматривал сидевших в лодке.

«Какую новость везет отец? Разыскал ли беглецов, напал ли на их след?» — гадал он, но, не заметив в лодке посторонних, вздохнул свободно и облегченно.

Баоса вернулся утомленный, молчаливый. Пиапон сразу заметил, как осунулся отец, постарел. Войдя в дом, старик поклонился центральному столбу фанзы, перецеловал внучат, потом взобрался на нары, поджал под себя ноги. Майда подала трубку. После еды старик вышел на улицу, и тут Пиапон отчитался о проделанной работе, спросил о поездке.

— Съездили, ничего, — ответил Баоса.

— На след хоть напали?

— Они не косули, а мы не охотники. Зачем нам след разыскивать! — твердо ответил Баоса.

Больше он ничего не добавил и только разжег у Пиапона любопытство. Рассказал о поездке в Хулусэн Калпе.

— Больше не будем их разыскивать, — сказал он в конце рассказа, откровенно радуясь концу бесцельных поездок.

— Расспрашивали людей? Никто не встречал их? — полюбопытствовал Пиапон, тоже радуясь вместе с братом.

— Как в воду канули! Никто ничего не знает.

— Что случилось? Может, они погибли? — встревожился Пиапон.

— Тогда нашли бы их вещи, лодку. Пота не пропадет! Где, интересно, он все же спрятался?

— Видно, по протокам все же вверх подался, где-нибудь теперь в Найхине или в Толгоне находится.

Калпе с Улуской помогали Пиапону конопатить неводник. Улуска после побега Поты совсем притих, старался лишний раз не попадаться на глаза главе большого дома и имел такой униженный, забитый вид, что невольно вызывал жалость Пиапона. Иногда Пиапону хотелось подойти к нему, подбодрить, сказать, чтобы он держал себя в руках, пообещать ему поддержку, если начнутся против него какие козни, но он не подходил и не говорил подбадривающих слов, потому что знал: никакие слова не поднимут дух Улуски — слишком он уж слабохарактерен. Кончился мох, которым конопатили неводник. Пиапон поднялся домой и, собирай мох в подол халата, услышал шум, крик и плач в доме. Вытряхнув с подола мох, он вошел в фанзу и столкнулся в дверях с разъяренным Полокто. Возле очага рыдала Майда, обнимая ее, ревел младший сын. Баоса сидел на своем место, он походил на заснувшего на суку дерева коршуна.