Конец фильма, или Гипсовый трубач

Поляков Юрий Михайлович

— Служил по контракту. Денег хотел заработать. Мне на институт.

— А Зинаида Автономовна? — осторожно поинтересовался писодей: несмотря на прошедшие годы, он сохранил опасливые чувства к своей непродолжительной теще.

— Бабушки тоже нет. Она заложила квартиру в банке и купила «чемадурики»…

— В банке? Сумасшедшие. Люди! — пробормотала бывшая староста.

— Почему сумасшедшие? Так все делали! — обиделась девушка. — Она же хотела как лучше. Когда папу уволили, мы вернулись. А где жить?..

Писодей слушал сбивчивый рассказ Насти, исподтишка рассматривая дочь, и находил в ней все больше сходства с Еленой: те же ломкие брови, убегающий взгляд, неочевидная грудь, худые

щиколотки, выглядывавшие из коротких, по моде, джинсов. Как обычно, его мысли разветвились. Он сочувственно удивлялся тому, сколько несчастий судьба с угрюмой последовательностью может обрушить на одну семью, и параллельно уносился мыслями в ту ночь, после «плиточного» скандала, когда они с Еленой и зачали Настю — теперь уже взрослую несчастную женщину с горькими складками возле губ. Услыхав стоны любви, похожие на рыдания, бдительная теща подкралась к двери и спросила с тревогой: «У вас все в порядке?» А они в ответ громко захохотали и долго потом не могли успокоиться. Так все счастье, наверное, в ту ночь и просмеяли…

Рассказ дочери был печален, горек и безысходен даже для нынешних мерзоносных времен. Писодей слушал, скорбел, ужасался, но в сердце, сжимающемся от сострадания, оставалась неуместная, щекочущая сладость.

…После приземления Руста на Красной площади Горбачев разогнал все Министерство обороны, слетели с должностей и могучие однокашники полковника Обихода, поэтому Никита Иванович не смог сдержать слово: из Забайкалья семья Оленичей поехала не в ГДР, которого вскоре и вовсе не стало, а черт знает куда — в Козостан, в Кертым. В военном городке оказалась очень нездоровая вода, и у Елены начал болеть желудок, а потом навалился мрак независимости, закрыли русскую школу, и она осталась без работы. Начался вывод войск, и они уже собирались в Москву, но тут Оленича как классного специалиста позвали на хорошую должность в новенькую армию независимого Козостана, льстили, обещали с три каравана, и он согласился. Через несколько лет, попользовавшись, окрепнув и подрастив национальные кадры, его выставили вон — обманули вероломно, с жестокой восточной усмешкой.

А тем временем в Москве энергичная Зинаида Автономовна задумала приватизировать магазин «Каблучок», куда пришла когда-то ученицей продавца и выросла до директора. Там, у прилавка, она и познакомилась, между прочим, с румяным курсантом Никитой, прибывшим в «Каблучок» покупать свои первые лаковые ботинки. Сначала все складывалось удачно, в Моссовете нашлись свои люди, оформили документы, еще немного — и Обиходы стали бы новой русской буржуазией. Но тут, откуда ни возьмись, наехали кавказцы, тещу избили, а когда она выздоровела и вышла на работу, ворвались в кабинет, приставили к горлу нож и подсунули бумаги. Она подписала и осталась ни с чем. Конечно, Зинаида Автономовна побежала в милицию, но там лишь развели руками: такие, мол, времена — передел собственности. Лучше не связываться — зарежут. Есть примеры. Полгода Никита Иванович клал наградной пистолет под подушку, боясь нового нападения. А потом вдруг полковника Обихода без объяснений уволили из армии, новый министр обороны «Паша Мерседес» всюду расставлял своих людей, а чужих убирал не хуже, чем в Козостане.

Елена с мужем и дочерью вернулась в Москву ни с чем: квартиру в Кертыме пришлось продать чуть ли не за казан плова: русских позорили, издевались, гнали в Россию, угрожали. Потом убили кошку Мусю и бросили на пороге. На родине бывшему капитану Оленичу пенсия и жилплощадь не полагались — за самочинное увольнение из рядов и службу в вооруженных силах сопредельного государства. Он устроился охранять казино. Потеснили Зинаиду Автономовну и Никиту Ивановича, зажили вместе в трехкомнатной полковничьей квартире, а летом выезжали на фазенду

в Барыбино. Так бы и жили не тужили, растили Настю, но неугомонной теще пришла в голову сумасшедшая идея: купить дочери, внучке и зятю отдельную площадь. Задумано — сделано: несмотря на отговоры, она, взяв в банке кредит под квартиру и дачу, вложила деньги в «чемадурики», которыми бредила тогда вся страна. И потеряла все.

— Сумасшедшие! — повторила Валюшкина.

— Да уж… — согласился Кокотов, вспомнив, что все беды ипокренинцев начались именно с краха «Плюйвиталлимитед».

…Продав украшения, шубы и сервизы, которые полковник Обиход многие годы любовно приобретал для супруги в спецсекции Военторга, удалось наскрести на комнатку в люберецкой коммуналке. Там, за занавеской, Зинаида Автономовна и пролежала безмолвно, безучастно до конца своих дней: от раскаянья ее долбанул инсульт, такой же мощный, как и она сама. Никита Иванович с горя хотел застрелиться, но передумал. Впервые в жизни оказавшись не только без вышестоящего начальства, но и без командной заботы жены, он оторвался по полной: поехал проведать кубанскую родню и сошелся со своей первой станичной любовью — молодящейся оборотистой вдовой.

Но беды в одиночку не ходят: вскоре слегла и Елена. Оленич, безумно любивший жену и падчерицу (Настя бросила на Кокотова непримиримый взгляд), начал ездить в разные опасные командировки. Он хотел заработать на квартиру хотя бы в Подмосковье, но жилплощадь все дорожала, и денег хватало только на еду и лекарства. Чтобы ухаживать за двумя лежачими больными, Настя после школы выучилась на медсестру и устроилась в больницу, где удавалось почти даром доставать дорогие препараты, экономя на бесхозных пациентах. Но это не помогло: сначала умерла Елена, до конца верившая, что из-за плохой кертымской воды страдает хроническим катаром желудка. А через полгода скончалась Зинаида Автономовна, ушла, не опамятовавшись, из этого подлого мира, который так жестоко разрушил ее дисциплинированное счастье. Комнату унаследовал новобрачный Никита Иванович и, выставив внучку, поселил там сына своей лихой станичницы.

Но пока был жив Оленич, все как-то обходилось: он пошел в контрактники, зарабатывал, снимал двухкомнатную квартиру, где сам почти не жил. Один только раз долго отлеживался после контузии. Потеряв Елену, капитан не женился, никого себе не завел, а только пил и воевал. Во время его долгих командировок Настя приглашала пожить к себе Любу, с которой сначала работала в люберецкой больнице, а потом они перешли вместе в «Панацею».

— Да, так веселее, — объяснила, смутившись, помощница Шепталя.

Настя готовилась в медицинский институт, старалась, трижды сдавала на бесплатное отделение и трижды не добирала баллов. Наконец добрые люди разъяснили, что нужных баллов она не наберет никогда, так как «бесплатные» места тоже продаются. Чтобы купить «бесплатное» место, Оленич снова поехал в командировку в Чечню. Там его знали и уважали даже полевые командиры — за то, что ни оружием, ни бойцами, ни военными тайнами не торговал. Но, видимо, лимит везучести, отпущенный в той или иной мере каждому человеку, он исчерпал до дна. Во время утреннего развода на плац ворвался, снеся блокпост, грузовик, набитый взрывчаткой…

— Помните? Этот теракт по телевизору два дня показывали, — спросила Настя с горькой гордостью.

— Да-да, конечно, — кивнул Кокотов, ничего, разумеется, не помня: в Чечне постоянно взрывали, убивали, похищали — и все это с утра до вечера показывали по телевизору.

…В общем, ничего от Оленича не осталось, чтобы в гроб положить. После смерти отчима Настя бросила мысли об институте: они с подругой едва наскребали на то, чтобы оплачивать квартиру и кое-как одеваться. Вот, в общем-то, и все…