Конец главы
Шрифт:
– Я не спрашивала, дядя. На год она застрахована от глупостей, - ответила Динни и, увидев, как приподнялась бровь Эдриена, добавила: - Она дала обещание тете Эм.
– А через год?
– Не знаю. Она тоже не знает. До чего хороши вещи Мане!
Они неторопливо пересекли зал и вошли в последний.
– Подумать только, что в тысяча девятьсот десятом Гоген казался мне верхом эксцентричности!
– удивился Эдриен.
– Лишнее доказательство того, как все изменчиво. В тот день я приехал на выставку постимпрессионистов прямо из зала китайской живописи в Британском
– Я понимаю, что все эти картины хороши, - вернее, почти все: но жить среди них я не могла бы.
– У французов много хорошего; ни в одной стране смена школ в живописи не происходила с такой четкостью, как у них. Каждый этап - от примитивов до Клуэ, от Клуэ до Пуссена и Клода Лоррена, от них до Ватто и его учеников, а затем к Буше и Грезу, к Энгру и Делакруа, к барбизонцам, к импрессионистам, к постимпрессионистам - отмечен какой-нибудь вершиной вроде Шардена, Леписье, Фрагонара, Мане, Дега, Моне, Сезанна, означает разрыв с предыдущей стадией и переход к последующей.
– А бывали раньше такие резкие скачки, как теперь?
– Нет, раньше не бывало ни таких резких скачков в мировоззрении вообще, ни такой безысходной путаницы во взглядах художников на их назначение.
– В чем оно, дядя?
– В том, чтобы доставлять наслаждение или раскрывать истину, или в том и другом одновременно.
– Не представляю себе, чтобы мне доставило наслаждение то, чем наслаждаются они, а истина... Что есть истина?
Эдриен покорно махнул рукой:
– Динни, я устал, как собака. Давай удерем отсюда.
В эту минуту Динни опять увидела сестру и Тони Крума, которые уже углубились под арку. Она не знала, заметила Клер ее и Эдриена или нет, но не сомневалась, что Крум никого, кроме Клер, не замечает. Она шла за Эдриеном и в свою очередь восхищалась его деликатностью. Разумеется, ни он, ни она сама никого никогда не поставят в неудобное положение. Кто с кем встречается - это в наши дни сугубо личное дело.
Они уже добрались до Бэрлингтон-Аркад, когда Эдриену в глаза бросилась бледность Динни.
– Динни, что случилось? Ты похожа на привидение!
– Если не возражаете, дядя, я зашла бы выпить чашку кофе.
– Тут есть одно заведение на Бонд-стрит. Идем.
Бескровные, хоть и улыбающиеся губы девушки так встревожили Эдриена, что он крепко прижал к себе ее руку и отпустил лишь тогда, когда они уселись за угловой столик.
– Две чашки кофе, и покрепче, - распорядился Эдриен и с инстинктивной бережностью, так располагавшей к нему женщин и детей, даже не попытался вызвать племянницу на откровенность.
– Смотреть картины - самое утомительное занятие. Прости, если я уподоблюсь Эм, но я тоже подозреваю, что ты слишком мало ешь. Нельзя же считать едой ту птичью порцию, какую мы проглотили, отправляясь сюда.
Но губы Динни уже приобрели свой обычный цвет.
– Я понимаю, что напрасно упрямлюсь, дядя,
– Нам с тобой нужно прокатиться во Францию. Картины французов, может быть, и не трогают душу, но зато их стол возбуждает чувства.
– Вы тоже это испытали?
– Да, особенно когда сравнил его с тем, как едят итальянцы. У французов все всегда превосходно продумано. Они создают картины так же расчетливо, как делают часы. Они предельно сознательны в творчестве и всегда превосходные мастера. Требовать от них большего - нелепо; но все-таки они насквозь непоэтичны. Надеюсь, Клер избежит бракоразводного процесса? Суд - самое непоэтичное место на свете.
Динни покачала головой:
– А по-моему, пусть она лучше пройдет через это. Я даже считаю, что ей не надо было давать обещание. С Джерри они ни при каких обстоятельствах не помирятся, а сейчас она все равно что птица с подбитым крылом. Кроме того, в наши дни никто не придает значения разводу.
Эдриен поежился:
– Мне даже подумать противно, что эти прожженные судейские крючки будут играть судьбой моих близких. Если бы они все были такие, как Дорнфорд!.. Но, увы, они не такие. Виделась ты с ним после Нового года?
– Он на днях обедал у нас перед выступлением.
Эдриен отметил про себя, что, заговорив о Дорнфорде, она и "ухом не повела", как выражается современная молодежь. Вскоре они расстались, и Динни на прощание уверила дядю, что снова чувствует себя прекрасно.
Эдриен ошибся, сказав, что Динни похожа на привидение: вернее было бы сказать, что она похожа на человека, увидевшего привидение. Когда она выходила на Корк-стрит из-под аркад, все ее прошлое, связанное с этой улицей, метнулось к ней, как одинокая птица, коснулось крылами ее лица и тут же улетело. Поэтому, простившись с дядей, девушка повернула назад. Решительно вошла в знакомый подъезд, поднялась по лестнице до квартиры Уилфрида и позвонила. Потом прислонилась к подоконнику на площадке и стала ждать, стиснув руки и думая: "Жаль, что у меня нет муфты!" Руки у нее совсем застыли. На картинах прошлого века женщин всегда изображают вот так - на лице вуаль, руки в муфте; но прошлый век миновал, и муфты у нее нет. Она уже решила уйти, как вдруг дверь отворилась. Стэк! В домашних туфлях! Вдумчивый, как всегда, взгляд его черных глаз упал на туфли, и Стэк смутился:
– Прошу прощения, мисс, я как раз переобувался.
Динни подала ему руку, которую он пожал точь-в-точь как раньше, - с таким видом, словно исповедовал гостью.
– Я шла мимо, и мне захотелось узнать, как вы живете.
– Прекрасно, мисс, благодарю вас. Надеюсь, вы здоровы? И собака тоже?
– С нами обоими все в порядке. Фошу нравится в деревне.
– Еще бы! Мистер Дезерт всегда говорил, что это деревенская собака.
– У вас есть известия о нем?
– Только косвенные. Я слышал, в банке говорили, что он в Сиаме. Его письма банк пересылает на свое отделение в Бангкоке. Недавно здесь останавливался их светлость. Как я понял из разговора, мистер Дезерт поднимается сейчас к верховьям какой-то реки.