Конец игры
Шрифт:
— Привет, старик, — раздался за его спиной низкий, усталый голос. Славику незачем было даже оборачиваться, чтобы узнать этот голос, за те годы, что прошли с момента знакомства, он куда как хорошо изучил Милана Плахого. Стоило ему услышать голос Милана, как он сразу же определил, в каком тот состоянии. Опять перебрал, подумал Славик и, поглядев на его лицо, полуприкрытое большими квадратными очками, длинными черными волосами и густой кудрявой бородой, понял, что не ошибся. Выражение лица Милана недвусмысленно говорило о том, что если его и можно удивить чем-то на этом свете, так разве что суждением, будто жизнь сулит не только катастрофы, но и нечто приятное.
— Все хреново, пошли завернем на чашечку кофе, трезвенник, — сказал Плахи, словно подтверждая его предположение.
Если у большинства людей от алкоголя поднимается настроение, они веселеют и забывают о всех невзгодах и проблемах, то с Миланом происходило обратное. Чем больше он хмелел, тем становился печальнее и мрачнее;
Его упрекали в недостаточной ответственности за свой талант, ждали от него «настоящего художественного взлета», а Плахи разве что посмеивался и продолжал сыпать, как из рога изобилия, остроумные, блестящие стишки, книжки для детей и для взрослых; критики вертели носами: Это всего лишь игра, когда же наконец он напишет что-нибудь капитальное, но «для души» украдкой читали его с таким же увлечением, как и «рядовые» читатели — а в тех нужды не было. С критикой Плахи соглашался: И вправду это игра, которой я забавляюсь, а читатели вместе со мной, иначе я бы все послал к черту. Счастливый характер? Придурок? Беспечный лодырь? Мнения расходились. Сам он объяснял это треклятой потребностью в постоянной эйфории: человеку надо либо работать, либо пить, либо спать с бабой…
— Сидел в клубе [17] с одним охламоном, жуткая тоска, — Милан махнул рукой, — так что не темни, пойдем кофе выпьем, не сидеть же мне одному…
— Не могу, старик, надо к матери, звонила…
— Кончай трепаться, лучше скажи, куда тебе хочется? В «Киев»? Аида, я все равно должен тебе кое-что рассказать. Великие дела творятся, — продолжал Милан монотонным, сонным голосом и, не ожидая ответа, двинулся в сторону гостиницы «Киев». Но Славик не испытывал никакого желания «идти на чашечку кофе». Он знал, чем это может кончиться — раньше рассвета до постели ему не добраться. Милан выглядел опасно «посвященным», а это было безошибочной приметой того, что теперь-то уж он надерется до чертиков и вскоре превратится в земана [18] с бычьей кровью. Когда был навеселе, вел себя весьма деликатно, с изысканной вежливостью и чуть заметным «аристократическим» превосходством — с напускной снисходительностью и с мягкой иронической улыбкой смотрел на людей, словно бы хотел им сказать: хотя это и ниже моего достоинства, но так и быть, посижу с вами, чтоб вы не думали, что я какой-нибудь надутый фофан. Единственная вещь, о которой он никогда и нигде не забывал деликатно упомянуть, была его голубая кровь. Да, он все-таки из другого теста, чем они. Я происхожу из старого земанского рода, скромно подчеркивал он, наша старинная усадьба еще и поныне стоит, кстати, теперь это охраняемый государством памятник. И никому даже в голову не приходило попрекать его этим, скорей напротив, среди присутствующих всегда оказывалось еще несколько земанов, что с распростертыми объятиями принимали его в свою компанию. Те, что по каким-либо причинам не причисляли себя к земанам, на его заявление о принадлежности к этому сословию откликались примерно так же, как это сделал один паренек из строительной бригады, с которым они однажды сидели до полудня в кабаке «У коня». Тот добродушно хлопнул его по спине и сказал: Корешок, хоть ты и земан, а я всего-навсего обыкновенный монтажник, иду на спор, что я на халтуре за один месячишко зашибу столько, что смогу купить тебя со всем твоим земанским добром. Твое здоровье, корешок, ты фартовый словак, по душе мне.
17
Имеется в виду клуб писателей.
18
Мелкопоместный дворянин.
— Пишу сценарий, старик. Интересуешься?
— Еще спрашиваешь?..
— Киноповесть мне уже утвердили.
— Это ты для кино делаешь?
— С телевидением я завязал. Сделали меня. Ну как, берешь?
— Чего
— Не плюй в душу! — Плахи возмущенно развел руками. — А я что делаю, по-твоему?
— Спасибо, старик, — засмеялся Славик. — Ты настоящий друг, я знаю. К сожалению, это зависит не только от нас двоих.
— Ты балда, ей-богу, тебе обязательно нужно меня мордой об стол. Говорю тебе, все улажено. Я поставил именно такое условие. Либо будешь делать ты, либо никто.
— Ну ладно. Вижу, ты в форме. Но нечего мне тут наворачивать.
— Не верить? Пойдем, позвоним Ячко.
— Оставим до завтра, что ты на это скажешь? Уже ведь за полночь…
— Ну и что? Ни черта! Интересует тебя этот сценарий или нет?
— Само собой, но…
— Никаких «но». Посидим, поговорим, ей-ей, они хотят тебя закадрить. Начинают омолаживать «Колибу». [19] Каждый год на этом спекается кто-нибудь из молодых режиссеров. Теперь наметили тебя. Твой черед пришел, старик. Сам господь бог тебя не спасет. Раздавим бутылочку «Бычьей крови»… [20]
19
Киностудия в Братиславе.
20
Марка венгерского вина.
Энтузиазм Плахого весьма впечатлял. Конечно, к его словам не стоит относиться слишком серьезно, но что-то в этом есть. Иван Ячко заведовал сценарным отделом на киностудии, и слухи об омоложении «Колибы» носились в воздухе уже несколько лет. Но в конце концов должен же лед тронуться?! И почему не начать именно с него? В Словакии нет ничего невозможного. Славик едва не дал себя уломать. Несколько отрезвило его упоминание о «Бычьей крови». Он не сомневался, что Плахи готов позвонить Ячко, но черт знает, чем это может кончиться. В таком состоянии Милан непредсказуем. А если хлопнет еще бутылочку «Бычьей крови» — спаси нас и помилуй!
— Уволь, старик. Не сердись, но я правда должен к матери.
— Твоя воля, — обиженно сказал Плахи. — Что ж, придется топать одному.
Ну и ну, хрен редьки не слаще. Если он и пойдет один, все равно от него не избавишься. Славик знал, что Плахи из бара притопает непременно к нему, так как он живет неподалеку от «Киева». Это была еще одна примечательная особенность Плахого. Когда он хмелел, в нем просыпалась удивительная общительность, и потому систематически на рассвете он звонил в квартиру знакомых, проживавших ближе всего к тому ночному заведению, где он в данную ночь разбавлял свою голубую кровь красным вином марки «Egri bikav'er», [21] и с этой своей снисходительной, слегка иронической усмешкой как бы говорил заспанным хозяевам (обыкновенно он наносил визит в третьем часу ночи): Хотя и ниже моего достоинства, что я пришел почтить вас своим визитом, но раз уж я здесь, так и быть, посижу с вами до утра, чтобы вы не думали, что я какой-нибудь надутый фофан. И сидел-посиживал. Аж до бела дня. И Славик еще ни разу не слышал, чтобы нашелся хоть один человек, который бы захлопнул дверь перед его носом или допустил столь же неслыханное оскорбление, как-то: отворив дверь, пошел бы досыпать и оставил бы его в одиночестве. Это было напрочь исключено. Если уж ему открывали дверь, то для любого было совершенно очевидно: ни о каком сне до утра не может быть и речи. Имелся лишь один-единственный способ избежать этого — не оказаться дома.
21
Бычья кровь (венг.).
И Славик опять повторил:
— Не могу, старик, не сердись. Правда, надо зайти к матери. В последнее время дела у нее неважнецкие. Всю ночь там пробуду. — Последнюю фразу он бросил как бы невзначай, сонно зевая, но Плахи тотчас засек его умысел:
— Надеюсь, ты говоришь это не потому, что боишься моего визита.
— Ей-богу, ты псих, — Славик даже сделал попытку к отступлению, но Плахи, наделенный повышенной чувствительностью алкашей, уже окончательно переметнулся на другой берег.
— Может, я и псих, но не такой, чтобы еще хоть раз переступить твой порог. Между нами все кончено.
Да, безнадежно. Разумеется, он мог бы ему сказать: Если ты и вправду думаешь, что я боюсь твоего ночного визита, тогда пошли прямо ко мне, но он знал, что такое примитивное решение только подлило бы масла в огонь. Выход был один — плюнуть на него, что Славик и сделал, посылая ко всем чертям всех этих треклятых идиотов, непостижимых невротиков, настырных алкашей, всех этих сверхчувствительных психов, которые загоняют нормального человека в угол, только и жди от них чего угодно… эти ничтожества, развинченные, беспечные, ненадежные ублюдки, которых надо бы пнуть в задницу за то, что они со своей душевной хилостью и слабоволием еще и носятся, потому что это якобы отличает их от обычного плебса, их, ХУДОЖНИКОВ, земанов с бычьей кровью… он в сердцах сплюнул.