Конец королевы

Шубрт Властимил

— Верно, — подтвердил Павел. — В Гоницах брала его с собой в ресторан. Мы еще смеялись над ней.

— Еще бы! Перед Рождеством ей пришлось очистить свой тайник, чтобы туда случайно не заглянул один артист.

— Занимательная история, — сказала Алена. — Но есть у нее один недостаток: дело в том, что у Катаржины никогда не было ни долларов, ни марок. Одни только боны, которые твоему шантажисту за границей ни к чему.

— Ну, Аленка, — бросила ей свысока Мирка. — Ты только что сама говорила, что я знаю про Катаржину больше; чем все вы, вместе взятые. А теперь вдруг отказываешься это признать. С твоим-то образованием надо бы соображать получше.

Алена растерянно посмотрела на

Павла, но Павел даже не заметил этого. Он стоял и удивленно разглядывал Мирку, которая встала, подошла к дверям и вызывающе прислонилась к ним, словно преграждая путь к отступлению.

Миркины слова бросили совершенно иной свет на убийство Катаржины, и я вдруг с ужасом осознал, что начинаю все понимать, что мне становится ясно, где познакомились Мирка и Катаржина, что общего было у таких несхожих девчонок, где был источник валютных поступлений Катаржины, что означали ее регулярные поездки «домой на уик-энд» и почему, а может, и куда она удрала из «Дельты» после встречи с подвыпившим немцем. Все это было невероятно, фантастично, непонятно и — вполне логично.

— Сколько у Кат было с собой валюты? — выдавил я. — И как, по-твоему, она ее достала?

— Сколько — трудно сказать. Но что не мелочь — это точно: у шантажистов запросы высокие. А как она ее достала? Не проще ли спросить того, кто ее шантажировал? Из-за кого Катрин поехала сюда против желания? Например, автора гениально придуманного плана разойтись по комнатам… у него-то информация гораздо точнее.

Она еще не закончила, как я уже стоял рядом с ней в полной готовности отразить любое нападение. Борек сжимал кулаки, Алена что-то слабо простонала, Павел точно прирос к полу, и тут вдруг раздался дрожащий, полный отчаяния голос Зузаны:

— Замолчи, Мирка, прошу тебя! Но Мирка только пожала плечами.

— Мне вовсе не хочется причинять тебе боль, Зузанка, очень не хочется. Но твои приятели заставили меня рассказать все, что я знаю про Катаржину. Так что не обижайся.

— Нет, — пролепетала Зузана, — я не обижаюсь… Но зачем ты врешь? Зачем?…

И тут же заговорил Борек:

— Ах ты, стерва! Ты мне за это заплатишь!..

БОРЕК

Я смотрел на нее как на привидение. Она ошеломила меня, выбила из колеи, так что я на секунду совершенно растерялся и сумел только стиснуть кулаки, выразив злость, ненависть и бессилие.

Ах ты, стерва!

Думаю, не только я, но и все остальные подумали так же. Мы все смотрели на Мирку сверху вниз, все видели в ней девку, сучку, шалаву. Впрочем, она этого и не скрывала: в отличие от Катаржины она вызывающе подчеркивала самые вульгарные стороны своей профессии, начиная от жаргона и кончая откровенно манящими взглядами своих кошачьих глазищ, от грубоватой прямоты и нахальства до самой красивой груди, какую я когда-либо видел. То, что Катаржина сумела так долго и тщательно скрывать, было буднями Миркиной жизни, заметной частью ее существования, своего рода удостоверением личности.

Я раскусил ее в первое же мгновение и вместе с тем сообразил, что дело плохо, не зря она едет с Катаржиной, надо постоянно быть с нею настороже. На Штепана Катаржина телеграфным стилем успокоила меня: мол, не бойся, она и в самом деле приехала только покататься на лыжах. На другой день была уже откровеннее: «Как видно, они меня контролируют». А теперь она лежала мертвая, и уже не надо было придумывать разные хитрости и уловки. Это был конец, бесповоротный конец, конец всем надеждам. Мирка стояла на расстоянии полушага от меня, прислонившись к двери, точно кошка, подстерегающая добычу, дикая, взъерошенная, разъяренная кошка, и плела свою невероятную чушь, свою ужасную полуправду, против которой трудно что-нибудь возразить, потому

что выглядит все очень логично. Но вместо фактов там одни догадки да трюки из самых дешевых детективов — рядом граница, метель и преступник, убийца и шантажист, уходящий в темноте с пачкой долларов в кармане… Проклятая стерва!

Почти так же я подумал и о Катаржине, почти те же слова промелькнули у меня в голове, когда однажды сообразил, что она временами «не та», какой кажется, совершенно иная, абсолютная противоположность той ангельски-чистой девице, целомудренной и деликатной, тому незапятнанному идеалу, каким считала ее вся мужская часть факультета, не исключав и меня. Разумеется, я был в нее влюблен, тайно и безнадежно, как и многие другие ребята, во всяком случае, из нашей компании — Гонза, Павел, даже женатики Честа и Властик. Попросту говоря, платоническая любовь в самом прямом смысле слова.

А потом нагрянуло разочарование. Неожиданно и внезапно, если использовать литературный штамп, как гром с ясного неба.

Двадцать второго октября в воскресенье у Зузаны был день рождения, и мне пришлось пообещать, что мы отпразднуем его вместе. Правда, у меня особого желания не было, я вообще начал ходить с ней скорее по недосмотру: пару раз заговорил, погладил, поцеловал, а она и влюбилась. Да еще самым глупейшим образом — беззащитно, так сказать, и теперь уже было не так-то легко от нее отделаться. Она была слишком милая и порядочная, чтобы сказать ей о своем равнодушии, и слишком наивная и доверчивая, чтобы самой догадаться о моем к ней отношении, больше того, чем безразличнее я относился к ней, тем нежнее и привязчивее становилась она. Короче говоря, праздновали в восемь вечера в комнате Зузаны, я купил пару гвоздик и отправился на женскую половину в спортивных штанах и свитере, рассчитывая дать деру при первом же удобном случае.

Она ожидала меня, наряженная словно в театр или на концерт, в темном вечернем платье и модных туфлях, причесанная, накрашенная и встревоженная.

— Ты только не сердись, пожалуйста, — встретила она меня, — но придется тебе минут десять подождать, ровно в восемь мне должна позвонить тетя… А в общежитии, как нарочно, ни один телефон не работает, надо идти на почту… Подождешь?

— Ну конечно, — ответил я, — поторапливайся… — И помог ей надеть пальто.

— Выпивка на столе, налей себе, если хочешь. И погляди, что мне подарила Катаржина, — сказала она и показала на стол, где рядом с бутылкой баккарди и двумя рюмками лежал небольшой пакетик, судя по всему, женское белье; впрочем, об этом свидетельствовала и длинноногая завлекательная девица, изображенная на целлофановой обертке. — Через двадцать минут вернусь! — крикнула Зузана уже в дверях, потом в коридоре застучали ее каблуки, и я остался один.

Я вынул из бумаги гвоздики, сунул их в баночку от горчицы, сел на постель, закурил сигарету и от нечего делать взял пакетик. В нем была комбинация или ночная рубашка, я не очень-то разглядывал, вытащил только уголок лилового нейлона с черной каемкой и снова запихнул обратно, потом разобрал название фирмы, надпись «Made in Germany» и четырежды отпечатанную цену: в марках, французских и бельгийских франках и голландских гульденах. Мне пришло в голову, что Катаржина, как видно, опять получила «поздравление» от дядюшки и накупила всякой всячины. Собираясь положить пакетик на стол, я вдруг заметил маленький блокнотик в элегантной кожаной оправе, очень изящную вещицу. Взял его в руки и стал просматривать. Вовсе не из любопытства, просто подумал сначала, что это тоже подарок Катаржины, а Зузана сама разрешила мне все посмотреть. Меня удивило, что в блокнотике уже есть записи — какие-то сокращенные слова и цифры. Я машинально просмотрел их и ничего не понял.