Конец «Крота»
Шрифт:
Но Климов усмехнулся не этому призыву к мужской солидарности. Он вспомнил недавние ночные бдения в отделе и «Нарцисса», прятавшего под опорой ЛЭП на улице академика Павлова «булыжник», с которым задержали Плахова.
Задержанный был уже тщательно обыскан контрразведчиками и переоделся в спортивный костюм, который дали ему вместо собственной одежды. Ампулы с ядом не обнаружили. Впрочем, если бы смертельный яд и был в этот момент у Плахова, он вряд ли сумел бы его применить. Да и признаков желания расстаться с жизнью не было заметно.
А Климов тем временем был занят футляром для очков задержанного,
При мысли о том, что рано или поздно это неминуемо случится, Плахов похолодел и весь как-то сжался, словно ожидая удара. Он впал в отчаяние и исподлобья смотрел на манипуляции контрразведчика с его футляром для очков. В его сознании мир сузился до размеров маленького собственного «я», и это «я» стонало и требовало защиты.
Плахову казалось, что у него уже не осталось жизненных сил. Он чувствовал, как его тело, капелька за капелькой, покидала сама жизнь, пока оно не повисло пустой оболочкой. Как мяч, из которого выпустили весь воздух. Теперь уже почти не было надежды на чудо. Только — жалость к себе. И — осознание давно начавшегося разрушения личности.
И все же он защищался. Защищался отчаянно, из последних оставшихся сил, все глубже увязая в нелепых и ненужных объяснениях, которые тяжелым грузом тянули его на дно.
Теперь, когда его задержали с явной уликой — контейнером из тайника, подобранным под опорой ЛЭП, Плахов и сам уже не смог бы объяснить, зачем он придумал нелепую историю о том, что «булыжник» ему понадобился, чтобы подложить под колесо автомашины. Он совершенно забыл, что в багажнике его серых «Жигулей» лежали металлические «башмаки» для такого случая. К тому же машина была абсолютно целой, и камень вовсе не требовался для какого-то ремонта. Как объяснять эту нелепицу, когда автомашину найдут, а ведь найдут обязательно?
Он ругал себя и за второпях сочиненную легенду о том, как он оказался у ЛЭП. В самом деле, ну кто поверит выдумке о свидании, назначенном на этом пустыре? Кто всерьез может принять объяснение о встрече здесь с девушкой-продавщицей из этого района? Ведь нетрудно проверить, есть ли вообще такая девушка…
Прошли считанные минуты, но они показались Льву Плахову вечностью. Он назвал задержавшим свое имя, но по-прежнему не сообщал, где он работает.
Станислав извлек из объемистого кожаного бумажника удостоверение и показал его Климову. На удостоверении только фотография Плахова и какой-то шифр. Но Климов хорошо знал, что такие удостоверения выдают тем, кто служит в Ясеневе. Увидев свое удостоверение личности в руках у Климова, Плахов больше не скрывал места работы и сообщил, что он сотрудник управления внешней контрразведки Первого Главного управления, подполковник.
После этого Плахов заявил, что он уже все объяснил и больше ничего не скажет. Затем стал изображать негодование по поводу незаконного задержания.
Удостоверение сотрудника
— Не спускайте с него глаз, — приказал Климов контрразведчикам и, обращаясь к водителю, добавил: — Поехали в Лефортово.
Автобус тронулся с места и быстро набрал скорость.
«Странная все-таки штука — логика и диалектика борьбы, — размышлял Алексей Климов, изредка поглядывая на задержанного, — вкладываешь в нее все силы, всю энергию, всю ненависть души. Но поверженный противник вызывает лишь презрение и отвращение. И отношение к нему — не слепая ненависть, не чувство мести».
Всю неблизкую дорогу до Лефортово Плахов подавленно молчал, словно набираясь сил для новой схватки с теми, кто будет заниматься трудным расследованием его страшного и горького преступления. Пока окончательно не потерпит поражения и не признает себя побежденным.
«Это — конец, — думал Плахов, — это возмездие за мои прегрешения». Из глубины памяти выплыли строки из песни Владимира Высоцкого, которые сопровождали его отъезд из Бангкока. Те, что запомнились ему роковой обреченностью и показались уже тогда пророческими: «Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони» — пел тогда своим узнаваемым хрипловатым голосом Высоцкий. «Вот и случилось — смело ураганом!»
Он представил наполненные слезами и ужасом огромные глаза жены и дочери. Поверят ли они, безмерно любящие его люди, тому, что услышат очень скоро. Он-то знает, как обстоит дело, но будет сопротивляться неумолимой судьбе. Сколько времени он сможет продержаться?
И снова оцепенение. И тошнотворный страх. И ожидание неизбежного конца.
Глава девятая
Выговор от директора Лэнгли
Печальный некролог
В кабинете начальника Советского отдела Оперативного Директората ЦРУ в Лэнгли двое мужчин — хозяин кабинета Джеймс Вулрич и Питер Николс, его заместитель. После крайне неприятной информации Джона Каллохена из ФБР и столь же невеселого разговора с шефом ЦРУ Лэнгли Вулрич пригласил Николса срочно зайти к себе.
«Везунчик» уже несколько минут стоял почти у самых дверей кабинета своего начальника. В руках он держал рюмку с коньяком, предложенную любезным хозяином. Веселая улыбка на его лице постепенно уступала место напряженному ожиданию. При взгляде на сумрачный вид шефа оно стало переходить в неприятное предчувствие. А Джеймс Вулрич молчал, медленно вышагивая по кабинету. Руководитель Советского отдела долго не решался нарушить тягостную тишину, собираясь с мыслями…
Начало этой тревожной и драматической сцены в кабинете Джеймса Вулрича на пятом этаже здания штаб-квартиры ЦРУ, которое впрямую затрагивает любимое детище Питера Николса — «Пилигрима», читателю уже знакомо.