Конец «Крота»
Шрифт:
Как и его шефа — начальника Советского отдела, — Эрика Хонтауэра поглотила версия о «кроте» КГБ в Лэнгли, выдавшего русским «Пилигрима». Он уверовал в эту спасительную идею о советском «кроте», как исключительном виновнике всех неудач и провалов московской резидентуры, сыпавшихся на нее в последние годы как из рога изобилия. Да, виноват «крот», подобный тому, которого в Лэнгли с таким усердием пестовали, пытаясь внедрить в лагерь противника, и которого теперь ЦРУ проглядело у себя. Других объяснений просто не может быть. В Центральном разведывательном управлении не ошибаются.
Наверное, Эрик Хонтауэр так никогда и не узнал об истории с фотоаппаратом «Минокс»,
Когда в самом начале будущего года подойдет к концу срок командировки Эрика Хонтауэра в Москву и резидент ЦРУ вернется в Вашингтон, он получит новое назначение. Его новая работа приведет Хонтауэра в контрразведывательное управление Лэнгли, но он не забудет о неудачах в Москве. На новой должности он с удвоенной энергией примется за поиски русского «крота», чуть было не погубившего его карьеру.
Но как бы то ни было, Эрику Хонтауэру придется пробыть в Москве еще три-четыре месяца, и он волею судьбы будет вовлечен в увлекательную оперативную комбинацию, связанную с агентом «Рекрутом» и призванную компенсировать потерю «Пилигрима». Кто хочет, тот добьется, кто ищет — тот найдет.
Долгожданный новый шанс
Идея появилась, когда в конце сентября 1986 года пришло очередное письмо «Рекрута». Расшифрованное в Советском отделе, оно вызвало радостное волнение его руководства. План использовать «Рекрута» в том деле, которое неожиданно сорвалось из-за разоблачения «Пилигрима», возник в светлой голове Питера Николса, которому первому довелось ознакомиться с поступившим из Москвы сообщением агента. «Везунчик» Николс! Он всегда привык играть по-крупному и срывал призы!
«Дорогие друзья! — писал «Рекрут» в письме, проделавшем многотысячемильный путь до своего адресата. — Получил вашу радиограмму о тайнике «Ряб» и взял посылку сразу, как вы посоветовали. Благодарю за новую копирку и письма, я ими воспользуюсь без задержки. Спасибо за вашу помощь. Деньги мне очень нужны. Теперь о других новостях. Через институт со мной связался работник учреждения, аналогичного вашему, и сделал мне предложение перейти к ним на работу. Их привлекает мой опыт. Меня же устраивает положение в институте, и я выразил сомнение, что могу быть полезен в новом качестве. Уговаривают, ссылаясь на лучшие материальные условия. Окончательный ответ ждут в течение месяца.
Рекрут».
Письмо «Рекрута» сразу же дало толчок идеям и конкретным планам. И уже на следующий день в Москву направилась радиограмма «Рекруту»:
«Дорогой друг!
Рады, что у вас все благополучно. В ближайшее время сообщим о новой посылке. Знаем, что помощь вам необходима. Просим вас только проявлять разумность в расходовании денег. Мы также советуем согласиться с предложением, которое вам сделано. Полагаем, что вы справитесь с новой работой и улучшите свое положение. Мы будем иметь возможность встречаться с вами чаще. Скоро устроим встречу в Москве. Ждем от вас подробных сообщений.
Ваши друзья».
Вулрич и Николс могли торжествовать. Удача всегда благосклонна к тем, кто ее настойчиво подзывает и терпеливо выжидает своего часа.
«Мы везде, мы стремимся знать все» — таков девиз Центрального разведывательного управления. И американцы действительно хотят охватить своим вниманием весь земной шар, все происходящие в мире процессы. И навязывать миру свои решения. Американской
Теперь, когда прибыло письмо «Рекрута», появилась почва для грандиозных планов, возможность внедрения американского «крота» в русскую разведслужбу. В Советском отделе засверкала новая надежда. А надежда, как известно, всегда умирает последней.
Глава одиннадцатая
Иллюзии и действительность
«Рекрут»
Аркадий Порываев с раннего возраста поражал окружающих своими способностями. В три года он умел читать и писать на своем родном языке. В пять под неусыпной опекой матери — учительницы в школе вполне сносно говорил по-английски и понимал передачи Би-би-си. Еще до школы отлично «путешествовал» по географической карте и знал множество эпизодов из отечественной и мировой истории. Возможно, быть бы ему вундеркиндом, да слишком рано он усвоил идею превосходства сильного над слабым, богатого над бедным, молодого над старым, крепкого здоровьем над немощным и больным.
Аркадий Порываев стал типичным представителем советской «золотой молодежи», появившейся в изобилии в послевоенное время и быстро набравшей самодовольную и напыщенную силу в определенных кругах столицы в последующие годы. «Сексапильный и крутой парень» — назвали бы его сейчас, но тогда, в восьмидесятые годы, поглощенные другими проблемами, так не говорили. И не было еще вездесущей рекламы, превращающей любой неходовой товар в драгоценность. Правда, не такой уж «крутой парень» был этот молодой человек.
Учеба в институте международных отношений, куда он попал не без протекции, давалась ему без особого труда. Ему нравились история и политические науки, английский язык, которым он владел с юных лет, он знал гораздо лучше большинства других студентов своего института, готовя себя к карьере дипломата.
Но в Министерство иностранных дел Порываева не взяли — слишком строгим был отбор на работу туда и очень некстати случилась громкая и некрасивая история с пьяным разгулом в компании с девицами не очень пристойного поведения. Не помогли ни папины связи, ни красный диплом, полученный в МГИМО. Вместо высотного здания на Смоленской площади он оказался — и опять-таки благодаря протекции — в не менее престижном уже в те времена Институте США и Канады, номинально входившем в Академию наук СССР.
Его это, правда, вполне устроило — Институт давал простор его незаурядным способностям и возможность совершать зарубежные поездки. Как раз в те страны, которые он изучал в МГИМО и где так мечтал побывать.
И вот его мечтам и надеждам суждено было наконец сбыться. Руководство Института, где новый младший научный сотрудник оказался на хорошем счету, решило направить его в Соединенные Штаты на трехмесячную стажировку в советском посольстве в Вашингтоне.
В столице США молодому ученому предстояло провести целых три месяца. Его поселили в арендованном посольством доме, где жили командированные на короткие сроки сотрудники и те, кому подыскивали жилье в городе.