Конец – молчание
Шрифт:
– Ну, спокойной ночи, сынок! – Кесслер, не отпуская руку Димы, еще некоторое время смотрел на огни у своих ног. Очень не хотелось ему отправляться в свое осиротелое жилье. – Пойду… – Максим Фридрихович нехотя выпустил ладонь Варгасова. – Значит, договорились: если не будет никаких известий, явлюсь в пятницу, если что прояснится – в тот же день.
Дима долго глядел вслед Кесслеру, шагавшему по узкому тротуару четко и красиво, будто на параде. Он вспомнил вдруг, как, обсуждая с Кулиевым судьбу Максима Фридриховича, Горин привел слова Конфуция: «Ошибки,
Когда Варгасов вернулся в дом, мужчины уже не играли в нарды, а, надев фартуки, готовили ужин. Нури Алиевич отправил мать погостить в деревню, поэтому обходились своими силами. Главным кулинаром был, конечно, хозяин, большой знаток азербайджанской кухни. Остальные – на подхвате: подать, принести, почистить картошку, вымыть рис…
И Горин, и Кулиев нервничали, хоть старались скрыть это за всякими шутками-прибаутками, нардами и приготовлением сложнейших местных блюд. Что сейчас думает Шелбурн? Неужели бросит Кесслера в беде?
А через день в доме на Баилове был праздник: когда стемнело, неожиданно пришел Максим Фридрихович и торжественно объявил, что Шелбурн сказал «да».
– А ведь вышло! Вышло! – радовался Кулиев. – Даже самому не верится… Мне кажется, по этому случаю не грех выпить коньячку. Кворум для проведения мероприятия я наберу?
Кворум Кулиев набрал. Как ни торопился Максим Фридрихович уйти, и его усадили. Заодно обсудили кое-какие детали… Они еще не прощались: переход границы намечался через неделю, и у них было для этого время. Но различных мелочей, которые требовали уточнения, как во всяком ответственном деле, оказалось предостаточно!
А потом уже было настоящее прощание на квартире Кулиева – без слез, лишь с комком в горле да с каким-то сумасшедшим сердцебиением… И многое другое!
Немноголюдный утренний вокзал, куда Кесслер явился один… Полупустой поезд, идущий в сторону Астары, к которому в самый последний момент прибежал перепуганный сын Максима Фридриховича, сразу же нырнувший в вагон… Маленькая станция Дашалты, где в тот же вечер Кесслеров поджидал молчаливый Карим-даи, сразу же признавший в пассажирах, сошедших с поезда, именно тех людей, которых ему надлежало отвезти в приграничное село…
Тесная повозка Карим-даи, запряженная парой могучих медлительных буйволов… Неожиданно вынырнувшее из чернильной ночи скопище домишек, надрывный лай собак, едучий дым кизяков…
Старик, в холщовых штанах и выцветшей жилетке поверх потрепанной рубахи, сидел, поджав ноги, на ковре и пил маленькими глотками чай. Увидев вошедших, он поднялся и, извинившись, что в доме нет стульев, пригласил гостей немного отдохнуть да поужинать, чем Аллах послал…
Тотчас появилась тоненькая женщина, у которой из-под покрывала был виден лишь один черный, светившийся детским любопытством глаз, все время задерживавшийся на Варгасове. Она постелила на ковер скатерть, поставила еду, чай и, оглянувшись последний раз, бесшумно исчезла.
– Пойдем через часок… А пока подкрепитесь! – проводник опустился на ковер
– Глаза сына – прямо как у отца…
Варгасову стало не по себе. Неужели их несхожесть так очевидна? Но в конце концов он ведь может походить и на мать? Дима приглядывался к проводнику. Далеко не молодой человек, а занимается таким опасным делом! И видно, что оно для него не в диковинку… Прибыльное, наверное, судя по тому, сколько запросил для проводника Муслимов! А может, и не только для проводника?
В полночь, когда село уже спало, двинулись в путь. Шли молча, гуськом, почти на ощупь. Тьма стояла непроглядная, на небе не было ни звездочки – все заволокло туманом! Но старик вел уверенно: проторенная, должно быть, тропка… Примерно через полчаса проводник обернулся:
– Скоро уже… Обычно советские пограничники сюда, не заглядывают, а вчера их здесь видели… Так что идите тише!
– А как на той стороне? Не попадем под обстрел? – спросил Максим Фридрихович.
– Ну что вы, агаи! Там – свои люди, хорошо меня знают… Ш-ш-ш…
Вдруг совсем близко раздался пронзительный свист, и старик, как подкошенный, рухнул на землю. Отец и сын не заставили себя просить. «Что же это такое? – лихорадочно соображал Дима. – Наши пограничники? Но они же предупреждены! И потом – зачем им свистеть? Может, проводник не надежен? Вон как прячет под себя сверток! Явная контрабанда…» Они стали уже мерзнуть, когда старик наконец подал сигнал: пошли!
– Пастухи, наверное… – прошептал непослушными, то ли от холода, то ли от испуга, губами. – Еще совсем не много…
Тропа кончилась, и начались заросли колючего кустарника, который больно царапался. «Сасапарили это, что ли?» – вспомнил Дима, интересовавшийся во время подготовки даже фауной и флорой тех мест, где предстояло обосноваться. Но одно дело – справочники и пособия, а другое, когда этот кустарник вспарывает тебе кожу…
– Иншалла! – негромко произнес старик, и Кесслеры остановились: раз «иншалла», значит, будет объявлено что-то важное. И вправду!
– Сейчас мы перейдем границу. Во имя Аллаха милостивого и милосердного… – еле слышно напутствовал их проводник. И они снова двинулись вперед.
А через несколько мгновений раздался вздох облегчения, и старик громко, уверенно возвестил:
– Мы на персидской земле.
– Браво! – устало откликнулся Максим Фридрихович. Путь был непривычным и нелегким для пятидесятилетнего человека: то чуть ли не ползком, то сквозь заросли. Дима, шедший впереди, придерживал колючие ветки, но, видно, не до конца уберег Кесслера: тот все прикладывал к щеке платок, наверное, ободрал…
Вскоре они пришли в деревню, мазанки которой одинаково кончались островерхими соломенными крышами. Вскочив, залаяла привязанная к телеге собака. Но проводник прикрикнул, и она мирно улеглась на прежнее место.