Конец Осиного гнезда(изд.1960)-без илл.
Шрифт:
"Стой! Кто идет?"
В ответ раздался спокойный голос Накрохина:
"Не дури, Сенька. Это я".
Я бросился к нему, обнял его на радостях и спросил:
"Где же ты пропал?"
"На сосне болтался!"
"Как?"
"Очень просто. Опустился на нее, запутался в стропах и еле высвободился. Но я не пойму, куда мы попали? Ведь то место я хорошо знаю".
Я рассказал Накрохину о своем приключении. Он покачал головой. Плохо дело! Видно, летчик спутал. Мы хотели было сделать перекур, но тут до нашего слуха долетели
"Это погоня", - сказал я.
"Только без паники, - говорит Накрохин.
– Иди за мной!"
Мы пошли, и минут через десять вновь услышали голоса впереди себя.
Накрохин выругался и сказал:
"Только бы овчарок не пустили по следу, сволочи, а так мы их обдурим".
Мы свернули круто влево и прибавили шагу. Мы спускались в овраги, скользили по снежным увалам, взбирались на пригорки и наконец выбрались на накатанную дорогу. Она мне показалась знакомой.
Накрохин посмотрел на часы и ахнул: до первого сеанса с Большой землей оставалось в запасе не более получаса.
"Бежим, - сказал он.
– Десять минут по дороге, пять в сторону, а пять останется мне для раскладки рации".
И тут он втянул голову в плечи и опять выругался: впереди снова послышались голоса. Нас, как волков, обкладывали со всех сторон. Мы взяли круто вправо и побежали сколько было сил. На ходу натыкались на пни, проваливались в ямы, стукались лбами, падали друг на друга, поднимались и вновь бежали…
Остановились, выбившись из сил, на замерзшем болоте. Прислушались и ничего, кроме собственного дыхания, не услышали. Погоня, видимо, отстала или сбилась со следа.
Накрохин сказал:
"Отсюда ни шагу, пока не кончу сеанс. А ты сторожи".
И он передал мне свой автомат. Затем он раскинул рацию, набросал при свете карманного фонарика радиограмму, начал настраиваться. Потом сказал:
"Черт знает что… Я хочу им передать, а центр свою передачу навязывает".
"Принимай!
– посоветовал я.
– Теперь не до споров".
Накрохин перешел на прием, записал несколько слов и вдруг, сбросив наушники, захохотал и стал кататься по снегу.
Я опешил, не понимая, в чем дело. Подумал, грешным делом, уж не рехнулся ли он.
Нахохотавшись вволю, он сунул мне в руку лоскут бумаги. Я осветил фонариком и обмер: телеграмма была незашифрованной. И она гласила:
"Выходите в первый населенный пункт и сообщите его наименование. По вине и неопытности молодого пилота вас выбросили на свою территорию, в Пензенскую область. Майор Коваленко".
Тут уж расхохотались все: и Фома Филимонович, и Таня, и я…
Старик смеялся, бился в кашле и приговаривал:
— Не могу… Ей-богу, не могу!… Довоевались хлопцы. В Пензенскую область… Бегали, как зайцы по просу…
— А эсэсовец?
– спохватилась Таня.
– Эсэсовец Роберт Францевич откуда взялся? А погоня?
— Сейчас, сейчас. Все по порядку, - успокоил Семен.
– Теперь
А предводитель у них старик лет под семьдесят, с малокалиберной винтовкой.
Накрохин говорит ему:
"Мы свои, дедушка. Ошибка тут вышла".
"Волки вам свои!
– объявил дед.
– Ишь ты, свои отыскались! Как научились по-русски болтать, значит, и свои? А это что за цацка?
– Он тряхнул автоматом.
– А это что?
– Он пнул ногой рацию.
– А немцы кому понадобились?"
"Ну ладно!
– в отчаянии проговорил Накрохин.
– Веди нас куда следует, а там разберутся".
А разобрались лишь назавтра к вечеру. А Роберт Францевич мне не приснился. Тот старик, что предводительствовал бабами, и оказался им. Его-то я и счел за эсэсовца, а он родом из-под Риги, латыш, эвакуировался в Пензенскую область и работал в этой деревне кузнецом.
— А как же пилот?
– поинтересовалась Таня.
– Почему он дал белую ракету?
— У него выхода другого не было, - ответил Криворученко.
– Мы пролетали над соединением нашей авиации дальнего действия, и с земли, не зная, чей самолет, потребовали условного ответа. Иначе угрожали открыть зенитный огонь. Пилот заглянул в табличку, видит, что надо отвечать белой ракетой. А по белой мы должны прыгать. Вот так оно и вышло…
Рассказ развеселил всех. Потом я спросил Криворученко, почему он второй раз прыгал не с Накрохиным, а с новым радистом. Семен объяснил, что у Накрохина умер сын, и Фирсанов отпустил его на две недели в Казань.
Я встал. Предупредил Семена, что связь будем поддерживать через Фому Филимоновича, а когда понадобится, встретимся снова.
Старик проводил меня до забора и пожелал счастливого пути.
Я шел на Опытную станцию довольный и веселый. В радиограмме я сообщил все, что требовалось и что я намечал.
23. ПОХИТУН ВПАДАЕТ В ПАНИКУ
Гауптман Гюберт ожидал меня в гостиной. Он прохаживался по комнате, заложив руки за спину.
— Каковы успехи?
– опросил он. Я потер лоб, как бы собираясь с мыслями, и сказал смущенно:
— Я могу задать вопрос?
Гюберт удивленно поглядел на меня:
— Прошу…
— Скажите, пожалуйста, если это можно: какой участи подвергся тот парашютист, которого вы поймали осенью?
Губы Гюберта дрогнули. Такого вопроса он, конечно, не ожидал. Устремив на меня пристальный взгляд и, видимо, быстро соображая, он произнес: