Конец осиного гнезда. Это было под Ровно(изд.1970)
Шрифт:
– Видали?– похвастался Фома Филимонович, кивая на рыбу.– Чем не рыбак?.. Таня, выходи!
Таня подбежала к деду,обняла его,уткнулась лицом в его грудь и заплакала.
– Не надо, Таня, не надо…– приговаривал Фома Филимонович,лаская девушку.– Семенка-то не любил слез…Помнишь, как говаривал он? Не надо, доча, не надо… Все мы люди,и все мы смертны.Война,Танюша! Не у одной тебя горе,оглянись-ка вокруг…
В сторонке, под деревьями, стояла уже знакомая нам одноконная телега, а возле нее– ребристая гнедая кобыла. Она лениво
Фома Филимонович заправил рубаху в брюки, подошел к телеге, достал из-под вороха сена чугунок и подал его Тане:
– Чисть рыбешку,милая, да закладывай уху. Она как раз ко времени поспеет. В мешке возьми лук и укроп.
Сережа Ветров сейчас же бросился на помощь Тане. Он быстро развел огонь, наполнил чугунок водой и пристроил его над костром. Потом вооружился ножом и стал вместе с Таней чистить рыбу.
– Ну как дела, Филимоныч?– спросил я.
– А так, помаленьку.
– Как чувствует себя Штейн?
– Зверь-зверем ходит.То к одному привяжется, то к другому.Такая уж у него волчья натура! Похитуна совсем затюкал. Как встретит пьяного, так в зубы. Похитуну хоть в гроб живьем ложись.Теперь он брыкаловку сосет только ночью, под одеялом, а днем ни-ни… Боится.
Логачев и Березкин рассмеялись. Я был рад, что Кольчугин снова бодр и весел. Подходили горячие дни, и каждому нужна была большая внутренняя собранность.
– Охота не сорвется? – опросил я.
– Ни в какую! И Похитун поедет. Сам мне вчера говорил. Гюберт солдат прихватит, а сколько– не ведаю. Приказал две подводы готовить, а раз две – значит, не одни поедем.
– Когда вас здесь можно ожидать?
– До захода солнца пожалуем. Раз едем с ночевкой, то нет смысла терять вечернюю зорьку. А Гюберт любит это дело, вкус понимает. А знатное местечко я подыскал?
Я окинул взглядом озеро и кивнул головой.
– Знатное местечко!– продолжал Фома Филимонович.– Уток здесь видимо-невидимо,тьма-тьмущая. Он меня сегодня загодя командировал.Приказал шалашик разбить, плоток сколотить.Но мне сдается, что незачем зря тратить время.– И старик подмигнул.– Нам будет не до уток. Да и боюсь, что не довезу я своих господ до озера. Как, Кондрат?
– Хорошо было бы, – сдержанно ответил я.
– Что ж… Хлопцы, айда обзор места делать! День-то у меня короток– короче медвежьего хвоста.Задерживаться не резон.– И старик зашагал прочь от озера.
Логачев, Березкин и я последовали за ним.
Пройдя шагов двести по колее, проложенной телегой Фомы Филимоновича, мы остановились у остатков моста через неширокий проток. Здесь торчали полусгнившие сваи и бревна. Часть их уже давно засосала тина.
– Тут мы все и совершим,– сказал Фома Филимонович.– Место на редкость подходящее для засады.
Потом мы прошли еще немного и вышли на лесную дорогу.
– Это в Селезневку?– спросил я.
– Ага, прямиком,– ответил
Дорога выглядела неезженой, и это меня успокоило.
Мы вернулись к озеру и расположились в холодке.
Фома Филимонович задумался о чем-то, а потом, покачав головой, заметил:
– Рискованное дело затеяли мы, хлопцы! Уж больно рискованное.
– Без риска нельзя,– проговорил Березкин.
– А ты помолчи, цыган!– прикрикнул старик.
Березкин рассмеялся.
– Спланировали-то мы ладно,а вот как оно обернется…– осторожно продолжал Фома Филимонович.
Хитрый старик решил, видимо, прощупать мое настроение.
Я ответил:
– Все будет зависеть от тебя, Филимоныч. На тебя вся Москва смотрит. А мы уж не оплошаем…
– А я что? Я маленький человек…
– Нечего вам казанской сиротой прикидываться!– выпалил Березкин.
– Помолчи, цыган!– огрызнулся старик.
Теперь уже все рассмеялись.
С полчаса ушло на черчение подробного плана Опытной станции. Фома Филимонович водил прутиком по песку, я задавал вопросы, а Логачев переносил все на листок бумаги. Старик тщательно провел разведку и без запинки перечислил весь личный состав Опытной станции, показал, где и кто размещен.
– Да, запамятовал,– спохватился ой.– Завтра Штейн уезжает. Если верить Похитуну, то в город, а из города в ту деревню, где было имение Эденберга.
– Хм… Интересно. Это зачем же?– поинтересовался Березкин.
– Бог его знает.
– Это мне не нравится,– сказал я.– Уж лучше бы он остался в своем осином гнезде.
– Вот такие дела…– покачал головой Фома Филимонович и спросил Таню:– Как уха, стряпуха?
– Еще минут пять,деда,– откликнулась Таня и присела возле старика.–У тебя дела плохие? – спросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.
– Кто это тебе в уши надул? У меня дела преотличные!– И Фома Филимонович неожиданно и громко рассмеялся.
У костра что-то зашипело.
– Уха бежит!Спасайте!–взметнулась с места Таня.А вместе с ней и Березкин. Чугунок окутало облаком пара вперемешку с дымом, но Березкин ловко выхватил его и поставил в сторонку.
– Видать, весь жирок убежал,– с сожалением проговорил Фома Филимонович и почесал затылок.
Все достали из-за голенищ деревянные ложки.
– Да здравствует уха и ее творец– Таня! – провозгласил Сережа Ветров.
Все расселись вокруг чугунка. Ели с завидным аппетитом, и через короткое время чугунок опустел. Старик облизал свою ложку, спрятал ее и пошел закладывать лошадь.
– Чугунок оставлю вам,– бросил он на ходу.– Авось пригодится.
Пока Кольчугин запрягал лошадь, я рассказал ему кое-какие подробности предстоящих операций, посоветовался с ним.
– Ты гляди, Кондрат, чтобы хлопцы в субботу в меня не стреляли. Вот будет тогда потеха!
Я проводил старика до лесной дороги. Перед прощанием Фома Филимонович предупредил меня: