Конец парада. Каждому свое
Шрифт:
Миссис Саттертуэйт мрачно всмотрелась в сумрак:
– Бедняга… Обретет ли он когда-нибудь покой в этой жизни?.. Что случилось, отец?
– Только что вспомнил, что Сильвия дала мне чай со сливками и я его выпил. Теперь я не смогу служить мессу у отца Рейнхардта. Нужно пойти и сообщить об этом его викарию, который живет в лесу.
У двери он сказал со свечой в руках:
– Я бы посоветовал вам не вставать ни сегодня, ни завтра, если получится. Сошлитесь на головную боль, и пусть Сильвия за вами ухаживает… Ведь вам же придется говорить, что она за вами ухаживала, когда вы вернетесь в Лондон. Если хотите меня порадовать, прошу, не лгите больше необходимого… К тому же, наблюдая за тем, как она за вами ухаживает, вы сможете запомнить
И священник побежал вниз по лестнице.
III
Дверь тихо скрипнула, заставив Титженса вздрогнуть, и в комнату вошел Макмастер. Титженс, одетый в некое подобие смокинга, сидел в спальне, оборудованной прямо на чердаке, и раскладывал пасьянс. Потолок был покатым, его подпирали стропила из темного дуба, разбивающие на квадраты стены, выкрашенные кремовой краской. Еще там стояли кровать с пологом, угловой дубовый комод, на блестящем, но плохо уложенном дубовом паркете лежало несколько плетеных ковриков. Титженс, который всей душой ненавидел весь этот холеный антиквариат, сидел в центре комнаты за шатким карточным столиком под электрическим светом удивительной белизны, в здешней обстановке казавшейся совсем неуместной. Это был один из тех старых домов, которые в то время было модно переделывать в гостиницы. Именно здесь Макмастер, который черпал вдохновение в прошлых веках, и предпочел поселиться. Титженс, не желая ему в этом мешать, смирился с обстановкой, хотя с удовольствием поселился бы в другом месте – посовременнее и подешевле. Он, как человек, привыкший к мрачному хаосу, царящему в йоркширском поместье, не любил находиться среди собранных с любовью, но весьма жалких предметов антиквариата – как он сам говорил, в подобной обстановке он чувствовал себя неуютно, будто заявился на бал-маскарад в строгом костюме. Макмастер же, напротив, завидев старинную мебель, с серьезным и сосредоточенным видом проводил по дереву пальцами и заявлял, что это – «подлинный Чиппендейл», а это – «мореный дуб». Казалось, с каждым прикосновением к новому изделию он становился все серьезнее и манернее. Однако Титженс с первого взгляда, словно профессиональный оценщик антиквариата, определял, что перед ними дешевая подделка, и чаще всего оказывался прав, а Макмастер, тихо вздыхая, продолжал совершенствоваться в нелегком деле оценщика. В итоге, благодаря своему прилежанию, он достиг таких высот, что временами его звали в Сомерсет-хаус оценивать дорогостоящее имущество для завещаний – должность эта была весьма почетной и приносила приличный доход.
Титженс с чувством ругнулся, как человек, вздрогнувший по чужой вине и весьма расстроенный тем, что другие это заметили.
Макмастер – к слову, в вечернем костюме он казался еще миниатюрнее! – сказал:
– Прости, старина, я знаю, как ты не любишь, когда тебя отвлекают. Однако генерал сильно не в духе.
Титженс с трудом поднялся, подошел нетвердой походкой к умывальнику розового дерева, сделанному в восемнадцатом веке, взял с полочки над ним стакан виски с содовой и сделал приличный глоток. Потом задумчиво огляделся, взял блокнот с «чиппендейловского» бюро, что-то быстро в нем подсчитал карандашом и вскинул взгляд на друга.
Макмастер повторил:
– Прости, старина, но мне придется отвлечь тебя от важных расчетов.
– Не придется. Это так, мысли, – сказал Титженс. – Очень рад тебя видеть. Так что ты там говоришь?
Макмастер повторил:
– Я говорю, генерал сильно не в духе. Отчасти из-за того, что ты не явился на ужин.
– Да ерунда, хорошее у него… Настроение. Он безмерно счастлив, что те дамы скрылись из его глаз.
– Он сказал, что велел полицейским прочесать всю округу,
– Не поеду. Не могу. Мне нужно дождаться телеграммы от Сильвии, – сказал Титженс.
Макмастер застонал.
– О боже! О боже! – А потом обнадеженно предложил: – Но ведь телеграмму можно переслать в Хит.
– Послушай, никуда я не поеду! – воскликнул Титженс с легким раздражением. – Я уже обо всем договорился с полицией и с этой свиньей из кабинета министров. Я наложил повязку на пораненную лапку канарейки жены констебля. Ты присядь и сам посуди. Полиция не тронет таких, как мы.
Макмастер проговорил:
– Мне кажется, ты не понимаешь настроения общества…
– Прекрасно понимаю, особенно настроение таких, как Сэндбах, – успокоил его Титженс. – Присядь, говорю тебе… Выпей немного виски… – Он налил себе еще стакан и тяжело опустился в низкое плетеное кресло, отделанное кретоном. Под его весом кресло заметно просело, а воротник рубашки сбился набок.
– Что с тобой такое? – спросил Макмастер.
Глаза Титженса налились кровью.
– Говорю тебе, я жду телеграммы от Сильвии, – повторил он.
– А! – воскликнул Макмастер. И добавил: – Но телеграмма не придет сегодня – уже слишком поздно.
– Может, и придет, – проговорил Титженс. – Я обо всем договорился с почтальоном – он сразу же принесет мне ее, как получит! Возможно, Сильвия отправит ее лишь в самый последний момент, чтобы потрепать мне нервы. И тем не менее я жду от нее телеграммы, и ровно поэтому у меня такой вид.
– Эта женщина – безжалостнейшее из чудовищ… – сказал Макмастер.
– Тебе было бы нелишним вспомнить, что ты говоришь о моей жене, – напомнил ему Титженс.
– Не понимаю, – отозвался Макмастер, – как вообще можно говорить о Сильвии без…
– Логика очень простая, – продолжил Титженс. – Давать оценку поступкам дамы можно лишь в том случае, если они тебе известны и если тебя о том просят. Не нужно ничего комментировать. А в данном случае действия дамы тебе совершенно не известны, так что прикуси язык, – посоветовал он, глядя прямо перед собой.
Макмастер сделал глубокий вдох. Он с тревогой думал о том, что же станет с его другом дальше, если всего семнадцать часов ожидания его так изменили.
Тут Титженс заявил:
– Я смогу говорить о Сильвии после еще двух стаканов виски… Давай сперва разрешим другие вопросы, которые тебя волнуют… Фамилия блондинки – Уонноп. Валентайн Уонноп.
– Был ведь известный профессор с такой фамилией, – проговорил Макмастер.
– Да, это дочь покойного профессора Уоннопа, – подтвердил Титженс. – И писательницы.
– Но… – встрял было Макмастер.
– После смерти отца она год проработала горничной в богатом доме, – сообщил Титженс. – А теперь, по сути, работает служанкой у собственной матери, писательницы, помогая ей содержать их небольшой домик. Полагаю, эти обстоятельства и подтолкнули ее к борьбе за права представительниц прекрасного пола.
Макмастер снова попытался было вставить свое «но…».
– Я узнал это от полицейского, пока бинтовал канарейке лапку.
– От того полицейского, которого ты свалил с ног? – уточнил Макмастер, и его глаза округлились от удивления. – Так, значит… он знал мисс… э-э-э… Уонноп!
– Ты, судя по всему, невысокого мнения о полицейских Сассекса, – заметил Титженс. – И совершенно напрасно. Констеблю Финну хватает ума на то, чтобы узнать юную леди, которая вот уже несколько лет организует чаепития и соревнования для жен и детей полицейских. По его рассказам, мисс Уонноп – рекордсменка Восточного Сассекса по бегу на четверть мили и полмили, по прыжкам в высоту и в длину, по толканию ядра… Вот почему она смогла так изящно перескочить тот ров… И как же обрадовался этот добрый, простой человек, когда я попросил оставить девушку в покое. Сказал, что ему не хватило бы наглости арестовывать мисс Уонноп. Другая девушка – та, что вскрикнула, – не отсюда, вероятно, из Лондона.