Конец Петербурга(Борьба миров)

Холодный Н. Н.

Тут мы подошли к паровой конке; она будто ждала нас; только что мы успели сесть в вагон, послышались трубные звуки, звонок, паровозик запыхтел, и мы поползли.

Я готов был прыгать от радости, но по наружности сохранял полную невозмутимость. Не знаю, что испытывала Нина Сергеевна; могу лишь отметить, что мы оба старательно избегали разных подводных камней и, главное, упоминания о «предрассудках».

VII

На следующий день я вскочил рано и на вопрос жены, куда я тороплюсь, озабоченно сообщил ей, что у меня спешная работа в правлении, и чтобы она не ждала

меня к обеду: я закушу в городе.

Вера была очень недовольна, произнесла несколько горячих тирад, выяснявших с богословской и физиологической точек зрения существенную необходимость воскресного отдыха; тем не менее я своевременно поцеловал ее и исчез из дому.

Петя увидел меня с балкона и кричал что-то, чего я не расслышал, но на всякий случай дружелюбно покивал ему головой в утвердительном смысле и поскорее скрылся за забором.

Ух, какая была погода! Природа хотела, должно быть, скрасить нам последние дни перед смертью и расщедрилась на все медные. Солнце, не то свирепое солнце, которое в полдень пронизывает все своими раскаленными лучами и выискивает, каким бы способом испепелить вас, нет, не то чудовище, а светлый, благодатный Феб. Источник жизненного начала, нежно прикасался к коже лица и ласкал ее.

Я с восторгом размышлял о предстоящем удовольствии и окольными дорогами стремился к углу Старопарголовского проспекта и Малой Спасской. Добравшись туда, я немедленно заарендовал у чухонца лошадь на весь день, причем чухонец корчил разные рожи в доказательство того, что взял с меня очень дешево. Это было, однако, гнусное лицемерие, что я ему и высказал, и тогда чухонец попросил у меня на чай, чтобы не скучно было ожидать лошади, как он объяснил свою просьбу.

Я сел в дрожки, хлестнул лошадку, отчего она как будто закачалась, и покатил. Впрочем, это не совсем точное выражение; колеса, положим, катились, пыль поднялась страшная, но подвигался я не слишком уж быстро. Лошадь не уронила своей вековой славы и всячески старалась показать, что ей известна латинская поговорка: festina lento (спеши медленно), и что она находит вполне основательной мысль, заключающуюся в этой поговорке. Ну что ж, я примирился; драться вообще не в моем характере, да и спешить не зачем было.

Догнал я свою спутницу уже в Гражданке, помог ей сесть, и мы стали трястись вместе.

— Вы доставили мне двойное удовольствие, — обратился я к Нине Сергеевне, — во первых, своим присутствием, которое действует на меня так благотворно, как живительная роса на истомившееся от жары растение, а во вторых… гм…

— О-о, как высокопарно! Ну, а во-вторых?

— Во вторых, тем, что тележка не так трясет.

— Я-то здесь при чем?

— Вы-то здесь не причем, но вес вашего тела очень даже помогает. Рессоры довольно тугие, и когда я сидел один, то меня изрядно-таки подбрасывало. А теперь вы сами, я думаю, замечаете, что нас не подбрасывает, а так, слегка перетряхивает. Примите мою сердечную благодарность.

Благодарить, однако, было рано: тряска, правда, уменьшилась, но зато с моей стороны рессора подалась настолько, что колесо стало чиркать о крыло тележки. Мне бы это наплевать, но Нина Сергеевна — особа с нервами — стала ежиться и кривить физиономию. Мне было гораздо приятнее вовсе не видеть ее лица, чем видеть его искривленным с прибавлением: «Ах, как это несносно!» Поэтому я сел на облучок и стал показывать Нине Сергеевне, как держатся хорошо вымуштрованные кучера

при английской закладке.

Потом, уже за Ручьями, я принялся изображать лихого ямщика, но сколько ни гикал, толку не выходило: подлая лошаденка трусила по-прежнему, презрительно относясь к моим стараниям. Наконец, когда я особенно лихо гикнул, она остановилась и, завернув морду, устремила на меня удивленный глаза: она подумала, наверное подумала, что я тронулся! Меня это так поразило, что я сразу утих.

Тогда начались издевательства со стороны Нины Сергеевны; она нашла, что у меня большой талант в деле гиканья, но что я, вероятно, так и умру неоцененным; во всяком случае, если мне надоест железнодорожная служба, то поприще ямщика открыто предо мною.

Я со злости возразил ей, что недели через две все поприща, вероятно, будут закрыты и для нее, и для меня. Это замечание повергло Нину Сергеевну в уныние, и я, злорадно усмехнувшись, принялся работать над лошадью, пока она не изобразила наконец нечто вроде галопирующей коровы.

Вскоре, однако, уныние овладело и мною: я вспомнил, что забыл купить каких-либо съестных припасов. В прежние путешествия мы делали обыкновенно привал на середине пути и закусывали. Это было очень приятно, хотя недоразумения с лошадьми и вытаскивание дрожек из придорожных канав отнимали часть удовольствия. Теперь этого нельзя было сделать; приходилось ехать до Токсово натощак.

Удрученный мыслью о своей рассеянности, а еще более жестокими упреками моего желудка, я снова принялся работать над лошадью и наконец добился того, что она начала брыкаться. Нина Сергеевна, естественно, обеспокоилась;

— Что вы, Николай Николаевич! Ведь это бесчеловечно! Она выкинет нас из дрожек! Я ужасно жалею, что поехала с вами.

Я так был занят ссорой с желудком, что пропустил мимо ушей это ядовитое замечание, но все-таки предоставил лошади полную свободу махать хвостом и переваливаться с ноги на ногу. Впрочем, теперь уж никакие старания не помогли бы: мы вступили в область холмов и песка. Песок был спереди, сзади, справа, слева, снизу и даже сверху, откуда он являлся благодаря благосклонным усилиям проезжавших мимо крестьян. Подъемы становились все круче, и лошаденка скоро перестала махать хвостом. Это был весьма важный признак, и я тотчас же слез с тележки, передав вожжи Нине Сергеевне.

Так мы тянулись часа два. Где дорога шла под гору или по плоскости, там я подсаживался к Нине Сергеевне, и мы несколько минут медленно спешили; но где был слишком крутой подъем, там и моя спутница спускалась на землю, показывая всякий раз прехорошенькую стройную ножку; один раз я увидел эту ножку почти до колена, и у меня даже потемнело в глазах и что-то закололо не то в сердце, не то в пояснице.

Вообще наш рысак не имел причин жаловаться на нас за негуманное обращение. Я даже пытался поить его в дороге, но, кажется, он испытал больше досады, чем удовольствия.

Наконец мы завидели Токсовские холмы. Это несколько утешило меня, хотя я знал, что ехать осталось еще порядочно. Скоро мы добрались до речонки, кажется, той самой, что впадает в Неву у Охты и потому называется Охтой; впрочем, может быть, и наоборот. В ней, конечно, полоскались ребятишки. Нина Сергеевна испустила томный вздох и слова:

— Ах, как бы мне хотелось выкупаться!

— За чем же дело стало? Не стесняйтесь: я смотреть не буду.

— Нет уж, не надо. Нет ни полотенца, ни коврика.