Конец Подземного города
Шрифт:
Путешественники пошли по следам дальше. Вскоре в том месте, где снег растаял, следы исчезли. Стали звать на всех языках, какие знали, но никто не откликался.
И снова наблюдательная Надя первая заметила, что груда хлама на месте развалившегося шалаша слегка шевельнулась. Через несколько секунд на зов Нади из-под хлама выполз человек небольшого роста, закутанный в обрывки меха. Он не решался подойти. Рыбников сказал ему по-русски:
— Иди, иди сюда, друг, не бойся.
Незнакомец бросился к ним со всех ног.
— Вы русские? Какое счастье! — крикнул он по-английски.
Гарри схватил его на руки, подбросил
— Гип! Гип! Ура! Профессор Паульсен!
Лев вспомнил: Паульсен — это норвежец из Подземного города, который одно время был вместе с Гарри.
Паульсена отвели в теплую кабину «Светолета», освободили от лохмотьев, сделали спиртовое обтирание, одели во все чистое. Надя принялась его кормить.
Лев с нетерпением ждал, когда можно будет приступить к расспросам: если профессор каким-то образом покинул Подземный город, значит, выход оттуда на поверхность острова существует!
Лев поднял «Светолет» за облака и на самой незначительной скорости заставил его кружиться над островом. Паульсен сел за стол.
Надя убрала посуду и устроилась сбоку, готовясь записывать рассказ норвежца.
Паульсен поведал о подготовке восстания, о своей встрече с русским, которого называли Раш, о том, как он снабдил Раша планом Подземного города, как по просьбе русского был погашен свет… Рассказал о начале восстания, о первых его успехах и о том, как Конноли взорвал подводный выход…
Фашисты, видно, о чем-то догадывались, а может быть, хотели сохранить нужного им ученого — во всяком случае, когда началось восстание, Паульсена взяли на административный горизонт и заключили не то в тюрьму, не то в какой-то тайник.
Сколько он пробыл в заключении — неизвестно. Он считал себя навеки погребенным в каменной толще острова. И вдруг он почувствовал дуновение холодного ветра. Стены тюрьмы оказались вовсе не такими уж непроницаемыми.
Профессор нащупал щель, из которой дуло. Пробовал расшатать камни. Он нечаянно нажал какой-то бугорок; каменный блок повернулся вокруг своей оси и отодвинулся. Паульсен очутился в низком тесном коридоре. Шел, бежал… Потом ступеньки вверх, опять коридор. И, наконец, обширная пещера. Солнечный свет указал выход на волю.
Ослепленный, замерзший, полураздетый, профессор очутился на льду, покрывавшем остров. Казалось, гибель была неминуема. Но Паульсен решил бороться! Прежде всего необходимо связаться с повстанцами, помочь им. Ведь он знает выход. Но как проникнуть на нижние горизонты?
Профессор Паульсен стал замерзать. Голод тоже давал себя чувствовать. Тогда он спустился к морю. Он чувствовал себя таким маленьким, таким одиноким перед лицом жестокой, неприступной полярной природы, что ничего не мог предпринять. Он бесцельно, наполовину бессознательно поплелся на запад, брел, еле переставляя ноги. И вдруг увидел поселок. Профессор побежал, но в поселке было пусто. Он нашел в большом шалаше лук и стрелы. Оружие хорошо сохранилось. Оно придало Паульсену силы и смелости. Он спрятался среди льдин и вскоре убил оленя. Тогда в нем проснулась воля к жизни, к борьбе. Он выбрал из хлама лучшие шкуры, сделал из щепок подобие пуговиц и вот — нарядился… Никогда раньше ему не приходилось свежевать животного. Он занялся этим делом, но вдруг увидел необычайную машину. Как мог он предположить, что это русские друзья? Он спрятался. Теперь он счастлив. Он готов вести
Лев откупорил бутылку цинандали. Наполнили бокалы.
— За счастливую встречу! — сказал Лев, чокаясь с профессором.
— За успех! — ответил тот, отпивая из бокала.
Лев ушел в рубку управления, и через полминуты на экране показался одинокий «чертов палец», поднимавшийся высоко над фиордом.
Последнее средство действует
Конноли сжал зубы, нагнулся и схватил гранату. Он хотел так же быстро выпрямиться, но — проклятый радикулит! — пришлось швырнуть гранату не разгибаясь, и она на самую малость не достигла края щита. Одну ничтожную долю секунды казалось, что граната все же перелетит через щит. Но она свалилась обратно и, еще не коснувшись земли, взорвалась…
Люди успели прижаться к стенам. Их было слишком много: лишь некоторые отделались испугом, остальные были ранены, а пулеметчики — убиты.
Конноли лежал на трупах и, сдерживая стоны, повторял:
— Спокойно… спокойно…
Пулемет был опрокинут, шахтерская лампа исчезла. И если бы нападавшие вздумали штурмовать пост, никто не помешал бы им захватить штольню. Но — странно — граната взорвалась, и на этом все кончилось. Тишина и мрак…
Раненые пришли в себя, почувствовали боль и застонали.
Конноли все еще бормотал:
— Спокойно… спокойно…
Долговязый Штумпф, личный доверенный коменданта, исполнитель его кровавых приговоров не по принуждению, а по призванию, сообразил, что надо навести порядок. Он вытащил из кармана электрический фонарик, осветил обезумевшую толпу и воскликнул:
— Дорогой патрон! Вы ранены?
— Боюсь, что смертельно! — отозвался Конноли. — У меня холодеют ноги. Ниже колен я их не чувствую…
— О, мы вас вылечим, дорогой шеф! Вылечим…
Штумпф отобрал полдесятка людей для защиты позиции, другим приказал убрать убитых, а легкораненых заставил нести коменданта. Он поддерживал носилки, всячески стараясь избавить патрона от толчков и тряски.
Мрачная процессия, присвечивая карманными фонарями, приблизилась к освещенной зоне. Здесь она задержалась, так как штольня была перегорожена щитом, и старший по посту долго не соглашался его отодвинуть.
— Не могу, не имею права… — разводил он руками, а его маленькие зеленые глазки явно издевались. — Что с того, что вы несете коменданта? Да будь он хоть сам фюрер! Приказано стрелять по всем, кто идет «оттуда»! Скажите спасибо, что не стреляли…
Шульц, бывший боксер, был ранен в правую руку. Когда терпение его истощилось, он прицелился в скулу ефрейтора левой рукой и, собрав последние силы, двинул кулаком. Ефрейтор упал на спину. Шульц повалился на него. Солдаты поспешили отодвинуть щит в сторону, и процессия двинулась дальше.
То ли шум, то ли боль и тряска вернули сознание коменданту. Он с трудом приподнялся на локте, оглянулся. Штумпф понял, что дела коменданта совсем плохи. Прозрачные ноздри сжимались в такт учащенному дыханию, глаза казались фарфоровыми, как у замороженного окуня.