Конец пути
Шрифт:
— Бесполезно, — вздохнул Середин. — Нам его больше не поймать.
— Почему?
— Твой брат умен, мудрый Аркаим. Надеюсь, тебя не оскорбят эти слова. Вряд ли он допустит, чтобы его дважды поймали в одну ловушку. Я совершенно уверен, что после ухода из Ресевы первое, что он сделал — это оставил где-то в уютном и спокойном месте зеркало. Причем так, чтобы им можно было уверенно воспользоваться в любой момент. Наверняка там на всякий случай и одежда приготовлена, и колдовской камень про запас, и оружие. Во всяком случае, я поступил бы так. Вряд ли Раджаф, с его жизненным опытом и умом, не догадался сделать то же самое.
— Ты полагаешь, он прячется возле Ресевы?
— А теперь о плохом,
Конец пути
Когда у человека случаются неприятности, он может говорить о них много и долго. Когда у него все хорошо — говорить вроде и не о чем. Почти полный месяц все было хорошо и у Олега. Он отдыхал в обширных покоях бывшего гарема, пил и ел вдосталь и шутил над невольницей, над ее страстью шить какие-то невероятные, замысловатые наряды. Через день он гулял с нею вокруг города, дабы она могла опробовать и продемонстрировать свои фантазии. Если после этого она не разочаровывалась в них — устраивал потом верховую поездку. С кувырканием в сугробах, игрой в снежки и неожиданными ласками. Такого издевательства дорогие ткани почти всегда не выдерживали, и Урсула, упрямо поджав губы, принималась за новое одеяние.
Любовод в соседних покоях сторожил сундуки с самоцветами и время от времени их пересчитывал. Все боялся, что кто-нибудь из обитателей дворца богов попытается незаметно утащить кусочек сокровищ, благо пропажу одного сундука из добрых семи десятков так сразу не заметишь. Карауля их общее добро, новгородец пил мед и тискал пышногрудых красавиц — то ли служанок, то ли невольниц. Ведуну Ахтой Бао таких почему-то не присылал. А может, и присылал, но Урсула успевала встретить их первой…
Ксандр и холоп на жизнь тоже не жаловались, когда заходили повечерять к Любоводу. До их комнат Олег так и не дошел. Как-то не получилось.
Так и тянулась размеренная гостевая жизнь, пока однажды поутру к Олегу в спальню не постучал купец:
— Ты как, друже, не утомился за ночь?
— Так утомился, что бока уже болят. Ты чего хотел, Любовод?
— Да вот, собрались с Ксандром за кораблем ехать. Не желаешь размяться? Али сундуки сторожить останешься?
— Корабль хотите купить? Зачем, зима же на дворе!
— Кому зима, а кому первая капель, колдун. Зачем кота в мешке выбирать, коли можно на берегу и днище, и киль осмотреть, и по пустому трюму внутри полазить. Коли не так что, до ледохода и просмолить еще успеем, и доски, какие не понравятся, перешить, и пристроить что на судне, коли понадобится. Дык, едешь с нами али остаешься?
— Еду, конечно, — поднялся ведун. — Еду, пока пролежни не выросли.
— Чегой-то невольницы твоей не слыхать. Никак, зря я для нее мерина приготовил?
— Еду! — тут же отозвалась Урсула. — Не пущу одних, не надейтесь.
Через час путники уже покачивались в седлах, направляясь в сторону пустовавшего в каимские зимы торга.
— Будуты не вижу, — заметил Олег. — Совсем обленился холоп. Неужели отказался?
— Кто же холопов спрашивает? — хмыкнул купец. — Да, кстати, о нем тебя спросить и хотел. Как станем князю Муромскому его отдавать? Заворачивать ведь надобно будет к стольному городу. А у нас груз такой… Неровен час, выболтает кто раньше времени. Так чего скажешь, колдун.
Олег помолчал. По уму, по совести, по закону беглого холопа хозяину требовалось воротить. На ворованном добре, известное дело, прибытка не наживешь, а имя честное потеряешь. Да вот беда. Одно дело, когда добро это в сидоре болтается, а другое — когда оно смеется, разговаривает, в бою дерется рядом с тобой. И когда ведомо тебе,
— Есть у меня мысль такая, колдун. Что, если нам его у излучины высадить да в Муром пешком послать? Нешто мы его за свой кошт катать туды-сюды обязаны! Накажем строго, дабы шел к князю своему в ноги кланяться, а сами далее поплывем?
— Нехорошо, Любовод. Сбежать ведь может. Опять же видел я, рана у него на бедре от копья страшная. А ну откроется в пути? — с совершенно серьезным выражением лица забеспокоился Олег. — Помрет холоп — кто казне хозяйской убыток станет возмещать? Нет, друже, я на себя риска такого не возьму.
— Что же делать тогда? — усмехнулся новгородец. — И вести его, болящего, тоже ведь несподручно!
— Вот и я беспокоюсь, — согласился ведун. — Вот как я мыслю. Отписать князю Муромскому, что видели мы его холопа в здешних местах пораненного. По немощи его взять не смогли, дабы не зачах в пути трудном. Но князь завсегда ладью послать может и себе его забрать. Мудрый Аркаим ведь добро чужое укрывать не станет?
— Вестимо, не станет, — согласился купец. — Враз отдаст, едва сыск сюда доберется. Да и вправду, князя-то чего тревожить? Зачем писать? Как сыск будет, все людям его служилым и обскажем. Дескать, видели, знаем и сообщить можем. Ни нам, ни правителю здешнему чужого не надобно. Пусть забирают…
— Разве ж он пошлет ладью в даль такую ради холопа увечного? — не выдержала невольница. — Это же хлопоты какие!
— Наше дело пред богами и Русской Правдой чистыми остаться, — ответил ей кормчий. — Не врать, не вилять, дабы суд любой выдержать. И людской, и божий. А пошлет князь Муромский ладьи за холопом увечным, не пошлет — то дело не наше. Видели мы его? Видели! Стало быть, поведать о сем обязаны. Ранен был он? Был. Со мной рядом, бедный, валялся. Исцелился? Не знаю… Я кормчий, не лекарь. Греха на себя не возьму больного за тыщу верст везти. Коли помрет — кто перед князем отвечать за убыток станет?
— И я не возьму, — кивнул купец. — Рази я лекарь?
— И я не возьму, — добавил Олег. — Не я исцелял. Подозреваю, без меня его ладно вылечить не могли… Пусть, от греха, у Аркаима в палатах остается… Заслужил.
— А-а-а… — наконец сообразила невольница. — А вы здесь остаться не хотите? Хорошо все же. Дом большой, теплый. Правитель чтит и уважает. Слуги…
— Эк твоей невольнице жизнь-то со слугами понравилась! — засмеялся купец. — Однако же зря ты беспокоишься, Урсула. С теми двумя сундуками самоцветов отборных, что мудрый Аркаим тебе отсыпал, тебе в любом конце земли до последнего часа жизнь сладкой будет, в тепле, сытости и со слугами любыми. Так отчего же здесь, средь чужаков странных торчать? Куда как лучше в родной сторонке палаты поставить в три жилья, да с подклетью каменной, окнами слюдяными, с амбарами обильными, да чтобы двор с теремом! Тут и делом заняться можно, и слуг расселить, и детишкам где расти будет. А уж коли друг верный рядом живет — так и вовсе красота! Чего скажешь, колдун?
— Разве ты не с Урсулой разговаривал?
— Перестань, друг мой Олег, все ты верно понял.
— Ты же знаешь меня, друже. Ну какой мне дом да амбары с детишками?
— Я так тоже завсегда думал, колдун. Полный трюм, попутный ветер. Да токмо… Токмо того добра, что мы ныне от мудрого Аркаима заполучили, никаким торгом удачным не перекрыть и дорогами новыми не оправдать. С таким прибытком мы уже не дом, княжество прикупить можем. Так куда скакать, за что рубиться? Ну же, друг мой! У всякого пути конец должен быть. Так уж заведено, что любая дорога хоть рано, хоть поздно, а кончается. Чего еще нам с тобою искать? Хватит, Олег, пора останавливаться. Вот он, пришел. Конец пути.