Конец российской монархии
Шрифт:
Под очевидным влиянием все тех же русских делегатов конференция принимает резолюцию протеста против ареста членов Государственной думы, о коем я упомянул несколько выше.
Таким образом, идеи пораженчества уже давно свили себе гнездо в среде некоторых наших социалистических кругов. Сначала они проявлялись на поверхности робко, но затем, с развитием военных затруднений и утяжелений войны, голос пораженцев стал раздаваться все громче. Их растлевающие идеи стали приобретать распространение в армии и среди населения…
Неприятельская пропаганда и работа пораженцев
Участок русского фронта… Противники сближены на несколько десятков шагов. Их разделяют две невысокие насыпи окопов с проделанными в них бойницами да впереди окопов несколько рядов перепутанной проволоки. Посередине описываемой полосы как бы нейтральный промежуток, немедленно, однако, при попытке к наступлению одной из сторон превращаемый в поле смерти и страданий…
Но это лишь в относительно редких случаях боевых действий. В обыкновенное время пространство между проволокою — своею и чужою — пусто и безмолвно. Изредка щелкают пули, неизвестно кем и куда выпускаемые. Скучно, хотя бы какое-нибудь развлечение!..
И вдруг из немецкого окопа высовывается на штыке или палке белый платок или полотенце.
— Гляди-ка! — перешептываются между собою очередные наблюдатели. — Чтой-то он хочет нам сказать?! Поглядим, что будет дальше…
За одним белым флагом появляется другой, третий, затем из неприятельского окопа выскакивают отдельные смельчаки; они усиленно дымят своими папиросами, жестами подчеркивают, что вышли без оружия, и приглашают наших приблизиться.
Офицер в своей землянке: настроение от долгого сидения в окопе вялое, воевать прискучило… Берет любопытство, а если тут же окажется уже тронутый пропагандой, то дело братания налаживается быстро.
— Стреляем друг в друга уже третий год, пора бы и прикончить.
На нейтральной полосе между окопами завязывается оригинальное знакомство. Сблизившиеся люди пожимают друг другу руки, обмениваются непонятными словами, газетами, папиросами, а иногда и бутылкою спирта или другого напитка. С нашей стороны наиболее смелые, влекомые все тем же любопытством, заглядывают в чужие окопы и рассказывают потом чудеса о житье-бытье немецких солдат.
— Не то что у нас… — говорят они.
— Назад, прикажу стрелять… — с волнением кричит запыхавшийся офицер из окопа.
И кучки быстро разбегаются в разные стороны… Снова мертвая тишина, будто ничего и не было. Только нарастает накипь раздражения против офицера, прервавшего занимательную встречу…
Так это дело братания повелось у нас на фронте уже с Пасхи 1916 г. Потом шло все усиливаясь.
Сначала разбегались от окрика своего офицера. Затем приходилось пускать в направлении братающихся один-два выстрела с соседней батареи, а под конец стало уже так, что хозяином положения на фронте оказалась солдатская пехотная масса; сохранившая же дисциплину артиллерия должна была во избежание нападения отгораживаться даже проволокой от своей же пехоты. Но это было уже позднее, в 1917 г.
— Долой войну, — соблазнительно шептали «пораженцы» в ухо солдату, истомленному долгим, безнадежным сидением в окопах.
—
Это магическое слово «земля» и грозное предупреждение «расхватают без вас» могли смутить хоть кого из солдат нашей почти крестьянской армии.
«Земля» и «мир» — вот две затаенные мечты, прожигавшие, подобно каленому железу, все существо солдата-крестьянина… Мир, и притом мир немедленный.
— На что мне земля, если меня убьют? — эгоистически рассуждали они между собою. И эта шкурная философия, несомненно, заставляла солдатскую массу избегать всего того, что было сопряжено с боевой опасностью.
Развилось дезертирство с фронта и по пути на фронт, из рот пополнения.
Эти дезертиры являлись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же было дома прикрыть свое преступление какими-то идейными мотивами. С другой стороны, их лукавым словам никто не противодействовал, ибо правительство очень мало заботилось о внедрении правильных понятий в народе о необходимости доведения начатой войны до благополучного конца.
Дезертирство развилось в столь значительных размерах, что бывали случаи исчезновения всего перевозившегося состава; к месту назначения прибывали только начальствующие лица разбежавшегося эшелона. Так помимо боевых потерь таяли ряды наших войск и укомплектования…
Таким образом, с двух сторон — со стороны фронта и тыла — на русского солдата надвигалась волна разложения.
В его представлении враг переместился: это уже не выглядывавший из окопа немец или австриец, это — собственное правительство и свои же рядом умирающие офицеры, не желающие мира и ему противящиеся… За мир надо бороться с ними, врагами внутренними, они опаснее тех, коих именуют врагами внешними.
И уже в декабре 1916 г. на совещании главнокомандующих генерал Рузский с горечью заявлял:
— Рига и Двинск — несчастье Северного фронта, особенно Рига. Это два распропагандированных гнезда!..
— Да, да, — подтверждал генерал Брусилов. — Корпус прибыл ко мне из Рижского района совершенно небоеспособным. Люди отказывались идти в атаку, были случаи возмущения… Одного ротного командира подняли на штыки. Пришлось принять крутые меры — расстрелять несколько человек, переменить начальствующих лиц!..
В конце ноября 1916 г. в одном из полков вверенного мне корпуса произошел печальный случай, заставивший меня прийти к заключению, что тяжелая атмосфера начавшегося в армии разложения стала проникать даже в ряды тех частей, кои по справедливости имели право гордиться своею твердостью.
Случай этот заключался в следующем… Заслуженный боевой командир батальона одного из старых полков русской армии, проходя мимо, заметил случайно часового, который вместо несения своей службы углубился в чтение принесенной им с собой на пост книжки. Подойдя вплотную к читавшему, упомянутый штаб-офицер, не сдержавшись, выхватил у часового книгу, которой и ударил виновного по плечу.