Конец российской монархии
Шрифт:
В очерченных выше условиях «неотстоявшейся русской жизни», глубоко взбаламученной неудачной войной 1904–1905 гг. и последовавшими за ней революционными переживаниями, подошел роковой 1914 год.
События этого года поставили Россию перед неизбежностью принять вызов, брошенный ей правительствами центральных держав Европы. Там, в Берлине и Вене, хорошо должны были понимать, что каждый лишний год мира дает России приращение в силе и новый шанс в борьбе. Ждать поэтому не приходилось. Необходимо было немедленно же вызвать эту огромную, пробуждающуюся страну на разрыв или поставить ее на колени перед всем миром, надолго лишив
ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА!
В ночь на 19 июля 1914 г. от имени Германии был предъявлен России через германского посла в Петербурге графа Пурталеса[119]ультиматум.
Сущность последнего заключалась в требовании немедленно приступить к демобилизации нашей армии, мобилизовавшейся ввиду явно угрожаемого положения, занятого в отношении России Австро-Венгрией. Требуя от России отмены ее военных мероприятий, германское правительство не сделало, однако, никаких параллельных шагов в Вене.
Уже одно это обстоятельство делало предложение германского правительства для нас неприемлемым.
Медленно проходят часы, остающиеся до истечения срока ультиматума…
Настроение в нашей столице спокойное. Мобилизация русской армии, начатая в ночь на 18 июля, продолжает идти нормальным ходом. Народ наш оказался законопослушным, и на призыв явилось до 96 процентов всех призванных — более, чем ожидалось по расчетам мирного времени.
Министерство иностранных дел, руководимое одним из наиболее прогрессивных министров С. Д. Сазоновым, было в полном сознании, что в пределах чести и достоинства России сделано все, чтобы избежать кровавого столкновения. Окончательное слово остается за Берлином.
Слово это не заставило себя долго ждать. Уже к вечеру того же дня, 19 июля, всему столичному населению стало известно, что граф Пурталес вновь посетил здание министерства иностранных дел у Певческого моста. Но увы! Вместо слов примирения он сделал Сазонову официальное заявление в том смысле, что император Вильгельм от имени Германской империи объявляет о состоянии войны с Россией.
Граф Пурталес в сознании ответственности своего шага проявил крайнее волнение. Оно выразилось, между прочим, в том, что впопыхах он передал своему собеседнику Сазонову в руки два листка, взятые им с собой, по-видимому, для личной ориентировки, с черновыми набросками в различной редакции того заявления, которое поручено было ему сделать. Впоследствии листки эти были потребованы германским посольством обратно, но наше министерство отказало в их выдаче.
Эти немые свидетели потери германским послом душевного равновесия, по-видимому, хранятся и поныне в одном из министерских архивов…
— Что вы думаете, генерал, — обратился ко мне Сазонов в один из ближайших дней, — по поводу начавшейся войны?
— Война, несомненно, будет упорной, — ответил я. — Не надо забывать, что одно сосредоточение всех наших сил к западным границам потребует несколько месяцев. Что до конечных результатов войны, то в этом отношении большую роль суждено будет сыграть внутренним настроениям нашей Родины. Мы не должны забывать урока минувшей японской войны и последовавшего за нею 1905 года, — добавил я, намекая на то, что одною из причин, по которым тогда пришлось поспешить с миром, явилось внутреннее состояние страны…
Размеры надвинувшейся войны
Даже одна Австро-Венгрия без Германии являлась столь серьезным противником, что отделываться полумерами было невозможно. Обе же эти державы представляли из себя чрезвычайно грозную силу. Для борьбы с ними пришлось поднять миллионные массы русского народа…
Я бы не взялся утверждать, что в эти дни Россия была сплочена глубоким чувством патриотизма и энтузиазма. Люди, политически зрелые, понимали, конечно, что правительство, в лице которого германским императором Вильгельмом объявлена война русскому народу, должно быть поддержано.
Внутри этих лучших людей горело чувство оскорбления и желание отстоять интересы своей Родины. Отсюда и тот горячий порыв, с которым одинаково и Государственный совет, и Государственная дума, и все интеллигентное общество встретили известие о войне.
Охватившие чувства и готовность к объединению на благо Родины всего ярче выразились в том рукопожатии, с которым экспансивный Пуришкевич, член Государственной думы, принадлежавший к крайнему правому крылу, бросился на торжественном заседании Думы к своему политическому противнику П. Н. Милюкову[120], лидеру Партии народной свободы.
Уличные горланы, которых везде и всегда много, рады были «выдающемуся» случаю, чтобы покричать и продемонстрировать свои чувства на улицах. В столице, мало или плохо сдерживаемые полицией, они с остервенением набросились на мрачное (из финляндского гранита), угрюмое здание немецкого посольства, озлобленно громили его и валили с его крылец огромных металлических коней с их поводырями, исполинскими тевтонами, давно, впрочем, резавших своим безвкусием глаза столичным жителям.
— Тащи прямо в воду, топи их, — ревела гоготавшая толпа, удивлявшаяся почти непостижимому искусству тех, кто с крыши высокого здания спускал громоздкие, тяжелые фигуры на землю.
Но тут было мало, конечно, патриотизма и много, очень много звериного.
Крестьянство, составлявшее большинство населения, держалось в стороне от государственной жизни страны, и цели войны ему едва ли были даже известны. Поглощенное своими узкохозяйственными интересами, ограниченное небольшим горизонтом, открывавшимся с высоты его сельской колокольни, оно не могло рассуждать иначе, чем рассуждало:
— Мы вятские, тульские или пермские, до нас немец не дойдет…
И тем не менее, терпеливые и инертные по свойствам своей природы, они шли на призыв, куда звало их начальство. Шли и умирали, пока не настали великие испытания…
Но истинная оценка всех этих настроений, по-видимому, мало интересовала правительство. Оно едва ли достаточно отчетливо сознавало, что без соответственной народной психологии и без организации народных сил современные войны не могут быть ведены, а тем более выигрываемы.
Правительство оценивало лишь благоприятные настроения армии, кадровый состав которой встретил объявление войны уверенно и спокойно.
Война не казалась этой армии чем-то ужасным. Воспитанная вне политики, но в сознании долга перед Родиной и в том убеждении, что главная опасность России угрожает с запада, армейская среда мало интересовалась подробностями возникшего конфликта. Армии было достаточно того, что «отечество в опасности» и что час ее действий настал.