Конец старых времен
Шрифт:
Тут мне стало чего-то жаль, и показалось, что мир состарился.
Начинался дождь. Небо нескончаемых горестей, затянутое испарениями, позорным образом сводило свои мелочные счеты, и в открытое окно библиотеки повалил туман. Сонный, мирный, глупый покой Отрады, годами знакомый мне и отвратительный до глубины души, переливался через край, как прилив обыденности, которой не иссякнуть. Я встряхнулся и завел речь о своих башмаках, созревших для пары заплат. Попросил Марцела отнести их завтра к сапожнику.
— Этого я вам обещать не
Вот как, — сказал я, испытывая желание уязвить мальчишку. — Ты, шалопай этакий, отказываешь мне в службе, которую обязап исполнять? И не стыдно тебе?
Пан Бернард, — возразил Марцел, — кто знает, где-то я буду завтра… Не могу я больше, не могу оставаться тут, здесь все мне опостылело! И стыдно мне, но должен я сказать вам: убегу я!
Я так и разинул рот, — а Марцел, запинаясь, как плохой певец, бормотал, что уйдет куда глаза глядят.
— Но почему же, друг мой?! — вскричал я, глядя на парнишку как на счастливый случай, который соблазняет нас к любовному свиданию.
Потому, — ответил он, — что дни стоят такие чудесные, что наступает вечер, потому, что дороги бегут во все стороны и я должен что-то предпринять. Хочу быть похожим на князя.
Так, — сказал я. — Значит, ты уходишь, а твой полковник об этом и не знает? Ты утаил это от него?
Нет, — помолчав немного, сознался Марцел. — Я просил князя, чтобы он разрешил мне уехать с ним, только он ни разу мне не ответил.
Услышав это, я грубо отчитал Марцела, употребляя выражения, достойные бандита. Но как иначе мог я скрыть свою радость? Признаюсь, я настолько сумасброден, что время от времени восхищаюсь нашим озорником, а этого мне хотелось сейчас избежать.
В задушевный час сумерничания меня охватило веселье.
За окнами простучали деревянные башмаки кого-то из слуг, пробежавшего по двору. Когда он удалился и стук его подметок утих, наступила тишина — и мы оба с Марцелом почувствовали, как крепнет наша чудесная дружба.
Хорошо, — сказал я в приливе любви, — иди же, куда задумал, негодник, только смотри, как бы через пару дней тебя не привели обратно с полицией. Деньги у тебя есть?
Пятьдесят крон.
Потом мы досчитались и до шестидесяти.
Вот и все, — сказал я, — только разве еще одно замечание, которое мне кажется не лишним: объяви, как положено, во всеуслышание о своем уходе и забери с собой документы, необходимые тебе, потому что, мой милый, мне будет вовсе не по душе, если ты выскользнешь как вор, через садовую калитку. Это, по-моему, отдает постыдным авантюризмом. Это не то, что тебе нужно. Никто не имеет права тебя удерживать, но если ты сбежишь, наш хозяин велит объявить розыск через глашатаев на площади в Крумлове.
Знаю, — отвечал Марцел, — но мне стыдно сказать, что я ухожу, что я думаю не так, как все. Пожалуйста, попросите князя, чтобы он взял меня с собой!
Это чтобы я впутывался в твои дурацкие проделки? Да ты что, глупый мальчишка! Нет, я поступлю как
Этого вы не сделаете, — молвил Марцел и добавил, что ему надо повидать князя.
Мне оставалось только последовать за ним.
…Мы все собрались в кухне. Полковник нарядился на славу и сейчас благодарит Франтишку за чай, который та готовит просто отлично.
А вы, — обращается он к Веронике, — так трогательно заботились о моих вещах… Честное слово, мне неловко, если я доставил вам лишний труд.
Что вы, нисколько, — ответила Вероника с улыбкой, какую я уже никогда больше не увижу на ее безобразном лице.
Ах, одной улыбки дьявольски мало! Наша кухня похожа сегодня на кладовку после пожара: очаг черный, и в плите ни единой искорки.
— Восемь часов, — говорю я Франтишке. — Интересно, что будет сегодня на ужин.
— Не ваша забота! — отрезала та с былой резкостью. Я только плечами пожал.
— Нынче будем доедать остаточки! — заявила Вероника, гремя ключами. — Каждый свою похлебку, пан Бернард!
Я понял, что она намекает на давний эпизод, когда я вынужден был бежать из комнаты Корнелии, и потому ответил так, как Вероника того заслуживала.
Ах, — добавил я затем, — коли уж мы заговорили о барышне Корнелии, то что же это ее нигде не видно?
Она заявила мне об уходе, — объяснила Франтишка. — А вы и не знаете?
Впервые слышу!
Мое удивление было, право, неподдельным, но удивление полковника казалось более естественным. Успокоившись, он открыл свою сумку и стал раздавать кольца, брошки и прочие безделушки, какими в России торгуют разносчики-армяне. Князь опорожнил сумку, и со всех сторон посыпались слова такой благодарности, словно он дарил всем чистое золото.
О, большое спасибо!
Это я спрячу и буду носить к синему платью, которое отдала пошить…
Ну что за прелесть, и зачем вы, ваша милость, себя обираете! Ей-богу, я и надеть-то это как следует не сумею!
Во всех этих возгласах я слышал искреннюю радость, хотя ценность подарков не достигала даже стоимости чарки вина.
Нет, вы и вправду должны ехать? Когда? Завтра? Ну, кто знает, что будет, может, наш хозяин еще уговорит вас остаться…
Боженька, в такую непогодь не хотелось бы мне ехать! Пока еще доберетесь до станции! Дорога не ближняя…
Вот дура-то! — окрысилась Франтишка, не в силах оторвать взора от подаренного ожерелья. — Неужто князь поедет на поезде?
А как ему ехать? Не на своих же двоих! Знаете, милочка, как это далеко?
Ах ты боже мой, — вступает тут Вероника, чтобы скрыть свое смущение, ибо до сей поры и она полагала, что князь отправится с каким-то полком и верхом на коне, — ах ты боже мой, значит, теперь мы и не узнаем, как там было дело с тем охотником? Ваш Ваня нам столько наплел, а когда мы его ловили на слове, он всякий раз говорил — спросите, мол, пана полковника. А теперь поздно.