Конец старых времен
Шрифт:
Прошло довольно много времени, пока я, погруженный в мысли, все смотрел на лагерь Мюнхгаузена. Между тем князь уже поднимал якоря. Он приказал Марцелу свернуть палатку и увязать вещи. Вот уже сложены котелки и
Да, пора, пора, еще мгновение, еще один взгляд на Китти — еще один призыв к ней, — и вот я бросаюсь бегом, спешу к Мюнхгаузену…
— Я прощаю тебе англичанина, — говорит мне князь, — но верь, если б не он — был бы я уже в Париже…
Мне хочется узнать, каким путем двинутся наши путники, но ответ тонет в бесчисленных вопросах Марцела, а время бежит слишком быстро.
— Нам пора, — говорит полковник и кричит своему воинству: — В дорогу!
С этими словами он посылает приветственный жест в сторону кустов, за которыми прячется Китти, и двигается в путь.
Я стоял, глядя им вслед, и вдруг увидел Китти — она сбегала со склона, громко зовя полковника по имени.
— Прощайте! — повторил Мюнхгаузен, удаляясь.
Но прежде, чем они достигли поворота, за которым исчезала из виду дорога, Марцел отделился от них. Бегом бросился он, полетел к Китти,
Вот они кончили разговор. Марцел поднял тяжелый мешок, бремя которого он (вместо ласки) будет делить со своим хозяином, и рванулся следом за Мюнхгаузеном.
Мы с Китти постояли еще немного на опустевшем пепелище, прислушиваясь к слабеющему голосу князя, подражавшего звукам лесного рога или военной трубы.
Года два спустя, когда я давно уже был изгнан из Отрады, в одном пражском кафе (куда время от времени мы с Эллен ходим пообедать чашкой кофе с молоком) я встретил пана Яна Льготу.
С радостью увидел я, что он окреп, возмужал и отбросил прежнюю нерешительность. Мы заговорили о прежних временах, и молодой помещик упомянул между прочим о бароне Мюнхгаузене.
— В Париже, четырнадцатого июля, — рассказал он, — я видел князя Алексея: он шел во главе военного оркестра мимо кучки зевак из предместий, собравшихся у церкви Мадлен; несмотря на жару, он был в шинели с бобровым воротником и в перчатках… Шагал он с поднятой головой и орлиным взором. Люди показывали на него пальцами, говоря, что шинель его подбита шутовством…