Конец войны
Шрифт:
Мысли неслись, словно гоночные болиды. Стало понятным, что я — и не я вовсе, что такой какофонии звуков, что врезается в сознание, не может быть в том времени, в том городе, который я оставил. Гусеницы?.. Война? Так быстро я не соображал даже в лучшие свои годы.
— Боец! Ты что, охренел в корень? А ну, встал быстро! Кому говорю? — требование капитана в форме РККА прозвучало громче, чем иные звуки.
Голос у человека в форме был прокуренный, сиплый, в нём чувствовалась не просто злость — это привычка командовать, даже, можно сказать, повелевать. Я глянул на него — лицо в красных прожилках, под глазами мешки, пуговица на
Нет, нет, этого просто быть не может. Мой мозг отчаянно искал рациональное объяснение происходящего, так что я стал убеждать себя, что, видимо, оказался на съёмках какого-либо фильма. И тут же получил кучу доводов против подобного вывода. Например, почему у у меня так болит затылок? Там явная травма, и на съёмках я уже был бы у врача, или хотя бы режиссер кричал бы, что у него посторонние на площадке.
Тогда напрашивался иной вывод. Хреновый, нужно отметить, но также имеющий право на жизнь: я нахожусь явно не в своей реальности или в прошлом.
Надо же, как легко я принимаю эту новость. Я почти что безэмоционален. А мой мозг спокойно работает, принимает информацию: фиксирует звуки, даже запахи анализирует, а также я чувствую некоторые неудобства одежды и то, как у меня из сапога чуть вылезла размотавшаяся портянка. Так что, да — я в некой иной реальности. Ну или всё же в прошлом.
— А ну, сука, вставай! Чего расселся? — продолжал требовать противным голосом капитан. — У меня взвод лучших бойцов! Слышишь? Лучших!.. Полёг!.. Я один и остался. А ты!.. тут отдыхаешь, когда…
— Хьех! — услышал я выдох и будто почуял, что в меня летит нога.
В этот раз я даже не успел поразиться тому, насколько быстро смог среагировать и сместиться. Нога пролетела мимо цели, а её носитель, не совладав с равновесием, грузно рухнул рядом со мной на брусчатку, словно мешок картошки.
— Ты охренел?! Я ж упал! — взревел хриплый голос, который уже не был столь категоричным.
Я привстал, чуть отодвигаясь от лежащего рядом капитана… Окончание Великой Отечественной Войны. Это понимание пришло почти моментально, как только я увидел в небе самолёты, сильно напоминающие Ла-7. Пара таких пронеслась надо мной, если можно так говорить об этих далеко не самых скоростных машинках, покачав крыльями. Я увлекался как-то техникой времён Великой Отечественной Войны, так что знаю, что эта модель появилась на фронте не сразу, только в 1944 году.
— Мля… попал, — вымученно выругался капитан, вставая.
Сумев встать, он начал приводить себя в порядок.
Мне хотелось возразить офицеру, что попал как раз-таки здесь я. А он — так… Хотя бы в своей реальности.
К нам приближался патруль.
— Что здесь происходит?! Немедленно подняться и представиться! Военная комендатура! Капитан Евстафьев, — представился офицер.
Я почему-то не спешил подниматься, всё сидел на каменной мостовой. Только снова почувствовал тот же холодок по спине, что и на складах… Мозг уже проанализировал все возможные и, казалось, невозможные данные и вынес определённый вердикт. Я однозначно в прошлом и, судя по всему, либо в Берлине, либо в каком-либо из достаточно крупных немецких городов. Учитывая доносящиеся до моих ушей звуки, вокруг царит радость. Играет гармонь, слышу песни, уже пообщался с пьяным офицером. Так, это что,
— Капитан Игнатьев, дивизионная разведка! — образцово представилось недавно вдрызг пьяное тело, которое только что пробовало меня пнуть ногой.
А тут даже вытянулся и стоит, почти не шатаясь.
— Сдать оружие, капитан! — с нажимом приказал офицер комендатуры.
Уже поднялся и я, и с открытом ртом, наверное, и с выпученными глазами, рассматривал происходящее. Мозг-то всё уже понял, но я не хотел верить даже фактам.
— Представьтесь! — потребовал теперь и от меня капитан с красной повязкой.
Быстро пришла мысль, что если у меня и есть документы, то они должны быть в нагрудном кармане гимнастёрки. Там и оказалась книжка красноармейца. Извлекая документ, я хотел было быстро прочесть, как именно меня зовут, но офицер перехватив мою руку, силой вырвал документы.
— Я жду, представься, боец! — потребовал офицер комендатуры, упреждающе положив руку на кобуру.
Конечно же, я не мог представиться. Собственное имя называть? Скорее всего, теперь это бессмысленно — почти наверняка оно у меня другое.
— Капитан Игнатьев ударил меня по голове, и от того сейчас не могу вспомнить даже год, у меня сильно гудит в ушах, товарищ капитан, — произнёс я, вырабатывая хоть какую-то стратегию общения.
Нужно же что-то говорить. А то сочтут, что я диверсант или вовсе неучтённая личность. Хотя по взгляду моего визави ясно, что меня всё равно возьмут в оборот.
По каким-то косвенным признакам, а ещё по солоноватому привкусу воздуха стало понятным, что я находился в Кёнигсберге, который ещё не успел стать Калининградом. И чёткого убеждения, что окончена война, у меня не было. Возможно, вокруг ликовали лишь от того, что сам Кёнигсберг пал. Так что, бдительность у комендатуры должна сохраняться, как и у особистов. И сразу после войны наверняка охота на шпионов и диверсантов не закончится.
Интерес комендатуры был теперь сосредоточен ко мне. Офицер так и буравил меня холодным взглядом. Я сказал, что у меня ранение? А разве в книжку оно не записывается? Но что же еще можно было сказать?
— Пройдёмте с нами! — казённым тоном приказал капитан военной комендатуры, а меня вместе с любителем сивухи окружили трое бойцов из его сопровождения.
Промелькнула мысль о том, чтобы убежать. Но как она появилась, так же и потухла. Это было бы нерационально. Так или иначе, но мне необходимо определиться с отношением к властям. Надолго ли я тут? В этом времени, в этой реальности? Без разницы, насколько. Нужно предполагать и действовать с той позиции, что надолго. И пока можно отыгрывать роль контуженного и ударенного по голове. Тем более, что я отчётливо ощущал пульсирующую боль в затылке. Так что, вроде как, и не вру. Ну, а далее — далее уже по ситуации.
Мы шли по мощёной булыжником мостовой, и я волей-неволей узнавал местность. Не сказать, что в Калининграде часто бывал, но память всегда имел отменную, поэтому мог очень быстро сообразить даже, в каком направлении мы движемся.
Понятно, почему мне кажется, что меня то и дело кто-то касается ледяной ладонью — это потому, что мы в том же городе, где я умер.
Или нет?
— Что-то не та-ак, — протяжно, с напряжением сказал один из бойцов, при этом продолжая, будто запрограммированный робот, выполнять свои функции конвоира. — Бе—ежа-ать!