Конец «Золотой лилии»

Пронин Валентин Александрович

Пыхнул и замаячил огонек сигареты во рту говорившего.

– Да нет, вряд ли ребенка, – возразил другой, менее отзывчивый на чужие несчастья. – А в ментуру ходить – самому в нее попасть. Там начнут вытягивать: кто, чего? Зачем сами там находились? Ну, мы же ничего не знаем. Утопил ночью кто-то что-то. А что утопил? Мы ведь – ни гугу, ни хрена. И точно посодют за сокрытие улик. Давай бутылку, а то мне не останется.

Не надо говорить о том, что Слепаков через минуту был уже далеко от неожиданного диспута впотьмах. Приседая,

прячась за деревьями, он петлял, как испуганный зверь. Но путь его был устремлен в определенном направлении. Стараясь обходить световые пятна фонарей, он приблизился туда, где у моста скромно стояли темненькие «Жигули». Слепаков перевел дух, направился к машине, дернул дверную ручку и, сунув голову внутрь, сказал:

– Спасибо. Я другого от тебя и не ждал.

– Пожалуйста. Куда поедем? – негромко спросил сидевший за рулем.

– По Каширскому шоссе до Барыбино, а там увидим.

– Не близко. Уже час ночи. Ну, садись.

Оглянувшись еще раз, Слепаков повалился на сиденье рядом с водителем.

– От тебя пахнет спиртным. Ты что, пил?

– И пил в ресторане, и еще разные вещи делал, совершенно жуткие. Я тебе все расскажу позднее.

– Ты очень изменился. Прямо не похож на себя. – И машина медленно тронулась.

Ехали неспешно, не очень уверенно, подчеркнуто правильно, чтобы не привлекать ничьего внимания, особенно представителей милицейского ведомства. Ближе к Каширскому шоссе увидели гонку нескольких лимузинов, мчавшихся один за другим с невероятной маневренностью и скоростью, будто каскадеры на съемках криминального фильма. Через несколько секунд это ночное ралли исчезло, стали слышны хлопки.

– Выстрелы, – поежившись, пробормотал водитель.

Это был худенький, небольшого роста человек в черном пальто и вязаной шапочке, туго натянутой на голову. При редком свете встречных машин становились заметны большие очки и суховатый профиль.

К Барыбино стали прибавлять скорость. Дачный поселок назывался не то Липовая, не то Подлипецкая, что-то похожее. Его окружала изгородь в русском стиле, с теремками по углам и башнями-луковками. Ворота главного въезда оказались настежь распахнутыми. Около стоял большой широкий мужик в старой дубленке, в шапке с ушами. Махал рукой, останавливал.

– Кто такие? – спросил он, когда Слепаков опустил стекло. – Не пропускаем посторонних. Ночь. Куда прёте?

– Мы к Любе… – вспомнил Слепаков указанное в карточке.

– Все равно нельзя. Кого надо, всех пропустил, – широкий в дубленке смотрел не на Слепакова, а почему-то в сторону и говорил крайне мрачно. – Ночь, – повторил он. – Не обязан я. Если что, ребят позову.

– Понятно, – Всеволод Васильевич полез во внутренний карман, наткнулся ладонью на стамеску, испугался. Но затем выудил из пиджака сотню и отдал.

– Поедете прямо, до конца, – оживился сторож. – Потом налево опять до конца. Кирпичная стена, дом двухэтажный. Там охрана.

Вообще-то мужчин не пускают…

– Как так! – удивился Слепаков. – Почему?

– А ну их к растакой-то матери! – еще сильнее обозлился получивший сотню. – Не знаю ничего. Сами разбирайтесь.

Потянуло ветром, холодом, сыростью. Гнусно и печально было на душе у Слепакова.

– Едем, – сказал он. – Там будет видно.

– Ох, Сева, Сева… – вздохнула сидевшая за рулем женщина, трогая с места. – А Дмитрий пришел из армии. Здоров, слава богу. Тебе неинтересно?

– Ну, почему же… Где служил?

– В специальных войсках. Старший сержант.

– Молодец, одобряю.

Они подъехали к кирпичной стене с подобием бронированного щита вместо ворот. Посигналили. Микрофон откуда-то сверху спросил металлическим голосом: «Кто приглашал?»

– Скажи «Илляшевская», – шепнул Слепаков спутнице. Та повторила.

Что-то звякнуло, заскулило, и бронированный щит, расколовшись на две половины, разошелся в стороны. «Жигули» проехали и остановились перед мощеной светлыми плитками небольшой площадью, на которой аккуратно стояли рядком сверкающие при косых лучах граненого фонаря новые иномарки.

– Мне остаться? – Женщина сняла очки и посмотрела с сомнением, с каким-то маленьким страхом не за себя.

– Пожалуй, идем вместе. Тут что-то мужчин не любят.

Слепаков и его спутница подошли к высокому, декоративному крыльцу кирпичного дома, не похожего на дачу или коттедж, а напоминающего, скорее, крепость с узкими, зарешеченными окнами-бойницами. Тотчас возник страж в черной коже и черном шлеме-полумаске. Перчатки с раструбом, как у мушкетера. К поясу пристегнуто что-то похожее на автомат, только меньших размеров. Страж протянул руку в перчатке жестом запрета.

– Я к Илляшевской, – произнес неуверенно Слепаков; он не знал, кто это и что следовало бы добавить к фамилии.

– Здесь филиал феминистского клуба «Золотая лилия». Мужчинам вход воспрещен, – сердито сказал страж прокуренным голосом тринадцатилетнего подростка.

«Неужто баба?» – подумал Всеволод Васильевич и беспомощно кашлянул.

– Нам нужно срочно увидеть старшую в этом… учреждении, – неожиданно твердо заговорила его спутница. – Здесь работает жена этого человека. У них в настоящее время возникли серьезные неприятности. Все требуется выяснить возможно быстрее.

– Жена? – презрительно переспросил страж. – А вы кто такая?

– Мы сотрудники… бывшие… – промямлил Слепаков. – Сказали же, моя жена играет здесь в оркестре.

– На чем? Не знаете, на чем играет ваша жена? Ну, фрукт!

– Слушай, дочка, – приходя в отчаянье, взмолился Всеволод Васильевич, – нужно срочно сказать жене. Ну, войди в положение, хоть ты и… феними…

– Я не феминистка, я частный охранник. Фамилия?

– Моя?

– Вашей жены.

– Слепакова Зинаида Гавриловна.