Конец
Шрифт:
— Ладно, надо бы поднять Уго, — добавляет он несколько секунд спустя, нарушая настороженное молчание, вызванное его словами.
— Что касается кофе… это не так уж и трудно, — говорит Ампаро, пока они все вместе ставят на ноги Уго, — надо только найти плиту с газовым баллоном.
Вверху, над их головами, небо окончательно просветлело и обрело прозрачность, какая случается лишь перед самым восходом солнца. Видны только самые яркие звезды — редкие, затерявшиеся в бескрайности небесного свода, как крошечные частички, спасшиеся от солнца, которое уже запылало позади гор. Блеклая и прозрачная ясность
Ньевес и Ампаро, поддерживая Уго и Марибель, уже вышли на дорожный асфальт, они идут медленно; то и дело слышатся стоны и жалобы, то и дело приходится делать остановки. Мария и Хинес все еще не покинули площадки, они вешают на плечи немногочисленные сумки — свои и чужие. Когда Мария уже собирается двинуться к шоссе, Хинес удерживает ее со словами:
— Не цепляйся к Марибель.
— Это я к ней цепляюсь? Да она сама…
— Знаю. Но постарайся понять: она только что потеряла мужа и… дома у нее остались дети. Вся эта паранойя с Пророком — лишь попытка как-то объяснить самой себе свалившиеся на нее несчастья.
— Ага, только вот эта паранойя почему-то мигом распространилась и на твоих друзей, и… нам и так уже досталось выше крыши, не хватает только всем посходить с ума.
— Да знаю я, знаю… Послушай, еще одна вещь… прости, что я… до меня не сразу дошло, что ты хочешь скрыть… продолжать скрывать…
— Ах, ты про это! Ну все ведь обошлось. Все в порядке.
— Меня удивило…
— Неохота помирать шлюхой. Все-таки большую часть жизни я была другой. Не желаю завершать земной путь в покаянных одеждах.
— А кто сказал, что мы все умрем?
— Мы все умрем… — говорит Мария с затуманенным взором, но тут же видит, какое выражение появилось на лице Хинеса, и весело добавляет: — Когда-нибудь, милый мой, когда-нибудь.
— Ладно. Да тебя ведь и нельзя назвать шлюхой в обычном смысле слова. Я, во всяком случае, отношусь к тебе иначе…
— Брось! Ты очень добрый и очень особенный. Но вот твои друзья… Уверяю тебя, ни один ни минуты не сомневался, что девушка, которую ты притащил с собой, спит с тобой за деньги. И я не желаю под конец жизни чувствовать вокруг такое отношение к себе.
— Значит, ты еще в этом не погрязла.
— Слушай, я не нуждаюсь в твоих поучениях. Если ты не против, я сама озабочусь неувязками в своей биографии.
— Прости…
— Нет, это ты меня прости. Ты ведь прав, но…
— Кроме того, у тебя нет никакого повода для беспокойства. Тут имеется своя положительная сторона: раз мы с тобой на самом деле никакие не жених и невеста… и, что важно, ни разу не согрешили, значит, Пророку, который все видит, нет причины тебя наказывать.
— Это у тебя шутки такие, да?
— Ну сама знаешь: одну свечку надо ставить богу, другую — черту. Одну — Пророку, другую — инопланетянам. И про вирус не забывать.
— Смейся-смейся — досмеешься…
— Ты только подумай, какое разочарование испытает Марибель… Она, бедняжка, еще не до конца разобралась в ситуации. А ведь это всего лишь вестник ангела-истребителя.
— Опять придуриваешься?
— Дело, наверно, в том, что я
Мария с Хинесом бегут вдогонку за четверкой идущих по дороге. Солнце заливает раскаленной лавой выемку между двумя горами, заслоняющими горизонт. В самом центре площадки сиротливо стоит, заметно наклонившись, газовая лампа. Газ в маленьком баллончике закончился; никто не удосужился закрыть кран, и за ночь пламя сожгло все горючее.
Ньевес — Ампаро — Хинес — Марибель — Мария — Уго
Когда-то давно дорога, ведущая из Вильяльяны, заканчивалась в Сомонтано и до начала шестидесятых годов служила для города единственным средством связи с миром. Так что узкое шоссе, по которому устало шагают шестеро путников, было построено сравнительно недавно и пролегает по гористой местности, где никто никогда не возводил жилья.
Здешний рельеф заставил строителей убрать огромные массы камня, чтобы проложить шоссе, и даже пробить маленький туннель — на отрезке, лежащем на самых подступах к городу. По всей видимости, именно эти трудности много лет мешали построить дорогу, которая связывала бы Сомонтано, а значит и Вильяльяну, с крупными транспортными артериями севера. Со временем это не слишком оживленное шоссе превратилось в весьма важную часть внутренних туристических маршрутов — им пользовались и те, кто занимался горными видами спорта, и те, кто просто любил проводить выходные на природе. Огромную роль тут, безусловно, сыграли красивейшие — хотя на чей-то вкус и слишком суровые — пейзажи, среди которых пролегает знаменитое ущелье.
Что касается Сомонтано, то, если ехать из Вильяльяны, городок виден издалека: он разворачивается у подножия горы, которая словно защищает его; с новой же дороги домов не видно до самого последнего мига, пока она не сделает заключительный поворот, вырвавшись наконец из запутанного скалистого лабиринта, и не устремится прямиком к городку.
Как раз в этом-то лабиринте и находятся сейчас двое мужчин и четыре женщины. Дорога здесь круто изгибается, постепенно поднимаясь вверх по туннелю, пробитому в камне.
Справа от дороги высится каменная стена, довольно низкая — не больше пяти-шести метров в самой высокой своей части. Вторая стена — с внешней стороны виража — чуть повыше и достаточно высокая для того, чтобы лучи солнца, которое уже успело пройти большую часть небесного пути, не добирались до асфальта. Поэтому путники радуются тени и полученной передышке, ведь в этот час воздух еще не успел как следует прогреться, хотя солнце уже нестерпимо палит. Небо сейчас синее — это чистая, глянцевая синева, которая, постепенно накаляясь, будет смягчаться, пока в полдень не превратится в сероватую белизну, подобно высушенной зноем краске. Тишина стоит почти полная: птицы уже перестали петь, а до той поры, когда начинают стрекотать цикады, остаются еще часы и часы.