Конечная остановка. Любимец зрителей
Шрифт:
— В добрый час, — говорит он. — С такими ранеными, как вы, работать одно удовольствие. Только берегите себя, ладно? Благоразумие все еще необходимо…
Изучая кривую температуры, он спрашивает Габи:
— Визиты его не слишком утомляют?
— Нет. Я получаю от них большое удовлетворение, — заявляет Сильвен.
— Тем лучше. И все же я бы не хотел, чтобы наш пациент увлекался разговорами. Визиты — да, но не конференции. Все это убрать.
Хирург указывает на трубки, штативы с колбами. Он, как обычно, спешит. Кивок — и кортеж исчезает за дверью.
Не дождавшись возвращения Марилен, Сильвен просит Габи одолжить для него бритву и снимает с лица ужасный лишайник, которым оно
Габи протягивает Сильвену зеркало. Он долго рассматривает себя. Не бог весть что, мой мальчик. Жалкая мордаха, отмеченная перенесенным испытанием. Но глаза блестят. В конечном счете жизнь — прекрасная штука! В особенности когда ты сумел удержаться на волоске от того, чтобы потерять ее глупейшим образом. Теперь, когда кризис миновал, он не может понять, как его угораздило… То был другой Сильвен, и он умер. Возможно, он уже многие годы вынашивал мысль о самоубийстве.
Габи приносит утренние газеты. На первых полосах все еще муссируется таинственное преступление в Нейи. Но уже выдвигается гипотеза, которая не могла не прийти людям на ум.
«ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА ПОЧВЕ СТРАСТИ?
Общеизвестно, что Сильвен Дорель и Даниель Марсьяль ненавидели друг друга. Даниеля Марсьяля допрашивают в полиции. Любые новые данные способны подтолкнуть расследование».
«Какие такие новые данные?» — задается вопросом Сильвен. Уж не обнаружили ли письмо и пистолет? «Новые данные» не могут быть ничем иным. Внезапно тревога стиснула ему грудь, разбередила рану. А он-то и думать забыл про эту угрозу. Кому-то известно, кто-то держит в руках доказательства того, что он — обманщик. Будь им Даниель, он бы давно уже предъявил эти доказательства, чтобы отвести от себя вину. Тогда, может, это Николя? Николя был бы рад-радешенек устроить западню брату, нет — сводному брату, который открыто его презирает. Но если к Николя и попали случайно в руки письмо и пистолет, он не так глуп, чтобы взять их и отдать за здорово живешь. Он прибережет их, пока ему не представится случай извлечь из этого выгоду.
Нет! «Новые данные» — нечто совсем другое. Но что именно? Что? Сейчас он это узнает, поскольку комиссар Шатрие объявился снова. На сей раз он приветлив, пожимает Сильвену руку, осведомляется о здоровье. Усаживается. Похоже, никуда не спешит.
— Надеюсь, — не без иронии говорит он, — ваша память восстанавливается?
— Нет.
— Ну что ж, в таком случае попытаемся обойтись без нее. У меня есть доказательства, что Даниель Марсьяль приходил к вам незадолго до вашего возвращения домой. В самом деле, я додумался прослушать ваш автоответчик и обнаружил такую запись — помню ее наизусть: «Не в моих правилах получать пощечины и не давать сдачи. Либо ты объяснишь, почему ты накинулся на меня, либо я расквашу тебе физиономию. Я направляюсь к тебе и предупреждаю: если ты откажешься мне открыть, я учиню скандал. До скорого». Ясно или нет? Из этого я делаю вывод, что Даниель Марсьяль звонил вам вскоре после вашей стычки. После чего пошел к вам домой и выстрелил в упор. Так что признайтесь, господин Дорель, что все произошло именно так, хитрить бесполезно. Потеря памяти тут не сработает. Вы не хотите изобличать бывшего товарища — я склоняюсь перед вами, но мое мнение уже сложилось.
Он наблюдает за Сильвеном, который испытывает явное замешательство.
— Как видите, — добавляет он, — мне есть в чем обвинить Марсьяля. Но я не понимаю вас обоих, ни того ни другого. Вы утверждаете, что ничего не помните. А он клянется, что не виновен. Вопреки всякой очевидности.
— И что же он говорит? — спрашивает Сильвен.
— Он
— Господин комиссар, даю вам слово, я не прослушивал свой автоответчик.
— Ага! — ликует Шатрие. — Вот деталь, которая пришла вам на память.
— Да нет. Дело совсем не в этом. Вы же понимаете, что, прослушав такое сообщение, я запер бы все двери. Насторожился. Из новой дискуссии между нами ничего хорошего получиться не могло.
— Вы так говорите. Но мне очень хотелось бы точно знать мотивы вашей стычки. Даниель Марсьяль утверждает, что он их не знает.
— О-о! Я взъелся на него из-за роли, которую он пытался увести у меня из-под носа. Проблема чисто профессиональная.
Комиссар невольно рассмеялся.
— Решительно вы держите меня за круглого дурака, господин Дорель. Кого вы пытаетесь убедить, что можно устроить мордобой, не поделив роли!
— Будь вы из мира кино, вас бы это не удивило.
— А нет ли между вами соперничества… ну, скажем, из-за женщины?
— Нет!
— Даниель Марсьяль сказал, что вы могли бы способствовать карьере мадам Дорель. Но если бы она не ушла от него к вам, он помог бы ей лучше вас.
— Бредни забулдыги.
— Словом, вы признаетесь в своей нелюбви к Марсьялю?
— Да.
— Впрочем, он тоже не любит вас. И этого не скрывает. Похоже, он и не догадывается, что тем самым навлекает на себя подозрения. Спрашиваю в последний раз: почему вы его покрываете? Что мешает вам говорить? Должно быть, у вас на это есть веская причина. Я хочу ее знать. И можете не сомневаться, узнаю. Нет? Вы предпочитаете молчать? Ну что ж. До скорого, господин Дорель.
Он стремительно встал, плохо скрывая дурное расположение духа. Остановившись в двух шагах от двери, он оборачивается и бросает:
— Вам предстоит давать свидетельские показания в суде, под присягой. Не забывайте этого.
«Гром аплодисментов, — злобно думает Сильвен. — Он хорошо обставил свой уход со сцены! Старый комедиант!» Сильвен не может простить себе, что не прослушал запись на автоответчике. Обычно он никогда не забывал это сделать. И вот достаточно одного раза, чтобы… Он стер бы сообщение Даниеля, и сегодня ему не пришлось бы задаваться вопросом, стоит ли выручать из беды этого чертяку.
Его раздумья прерывает Габи. Она принесла почту. Писем двадцать. Девушка подносит к его лицу продолговатый конверт сиреневого цвета.
— Гм… как дивно пахнет, — говорит она. — Письма ваших поклонниц. Понюхайте.
Сильвен с душевным трепетом вдыхает пьянящий аромат славы.
— Хотите, я зачитаю? — предлагает Габи. Она вскрывает конверт. — Ну, что я говорила!
Сильвен, я с грустью восприняла, что вы тяжело ранены. Хочу, чтобы на одре страданий (Сильвен не в силах сдержать улыбку) вы знали — у вас есть друг, который мысленно с вами. Все эти годы я следила за вашей карьерой. Ваше фото неизменно красуется в моей спальне. Меня огорчало, что я перестала видеть вас на экране. Сможете ли вы вернуться и воплотить еще один образ рыцаря без страха и упрека, некогда составлявшего объект моей мечты?