Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Фалин Валентин Михайлович

Таким образом, в отраслях, связанных с сельс­ким хозяйством, ослаблялась бы удавка государ­ственного монополизма. Открывался бы зеленый свет «кооперативам кооперативов», в которых все их участники были бы материально заинтересова­ны не в отчетах об ударных севах и жатвах, а в увеличении объемов конечного продукта, доводи­мого до потребителя.

В перерыве между заседаниями XXVIII съезда КПСС докладываю М. Горбачеву «горящий» воп­рос Международного отдела ЦК. «После, — от­резал генсек, хотя решение напрашивалось само собой. — У меня другие заботы». М. Горбачев был явно не в своей тарелке из-за намерения делега­тов с мест устроить бучу с московскими «бонза­ми» и «аппаратчиками».

Есть соображение, продолжил я, которое может найти отклик, особенно

у делегатов-аграрников. Излагаю М. Горбачеву самую суть. Он жестом по­казывает — «да оставьте меня в покое».

Не получилось прямиком, попробуем в обход. Будучи в Могилеве, предлагаю руководителям Бе­лоруссии взвесить, не окажется ли моя идея выгод­ной крестьянству в их регионе. Внешне белорусы восприняли мои доводы с интересом, обещали дос­конально просчитать. Возможно, из вежливости.

Вскоре небосклон заволокло тучами. Система трещала по швам. Каждая из республик «гребла под себя». Нашел подражателей пример российс­ких раскольников, обособивших в июле 1990 года кредитно-финансовую систему РСФСР. Говорить об единой, интегрированной советской экономи­ке с этого времени можно было лишь с большой натяжкой.

Правительство СССР подготовило проект ука за, приостанавливавшего действие постановлений российского Верховного Совета, противоречивших союзной конституции. М. Горбачев, однако, про­тянул неделю-другую и затем отказался его под­писать. «Нужна совместная созидательная работа, не нужна нам сейчас конфронтация» — так моти­вировал он свою позицию ^[9] .

Отдавал ли президент себе отчет в последствиях? Или затмение зашло так далеко, что замолк даже инстинкт самосохранения? В любом случае един­ственно экономической некомпетентностью несу­разное поведение М. Горбачева объяснить нельзя, хотя я не спешу согласиться с теми, кто обвиняет его в государственной измене, якобы принявшей четкие контуры именно в то время, или, помягче, в преступной халатности и безответственности, за­программировавших катастрофу [10] .

9

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 135.

10

Там же, с. 136.

Глава IV МОМЕНТ ИСТИНЫ ИЛИ КАПКАН?

Перестройке было отпущено на все про все шесть лет десять месяцев. Значит, XIX партконфе­ренция пришлась как раз на середину заключи­тельной главы в летописи Советского Союза. Это если брать временной разрез. При оценке ее роли, по существу, не будет сгущением тонов констата­ция: конференция знаменовала собой рубеж, пе­реломный не только для партии, но для советско­го общества, в целом для страны.

«Вся власть Советам!» На первый взгляд прямая демократия отвоевывала позиции, сданные в ли­хую годину военному коммунизму. Но если дело вели лишь к восстановлению оригинала, то отче­го сначала А. Яковлев, потом М. Горбачев и, на­конец, конференция толковали об изменении по­литической системы? Вопрос есть, и он мною в свое время задавался. В ответ А. Яковлев пустил­ся в пространные рассуждения, из коих было ясно, что ничего не ясно.

Будь иначе, изъятие из Конституции СССР ста­тей, противоречащих идее полновластия Советов, являлось бы самим собою разумеющимся. Одна­ко генеральный настоял на решении пленума ЦК, которое обязывало нас противиться на съезде на­родных депутатов поправкам к Основному закону, урезавшим статус КПСС как единственной «на­правляющей» и «руководящей» силы в обществе. Только двое участников пленума — А. Вольский и я — голосовали по совести, а не по предпи­санию.

М. Горбачев и ближайшие к нему партийные бояре на что-то нацелились. Остальным, не по­священным в самые сокровенные тайны, остава­лось строить догадки. Нет, изменение политиче­ской системы не было тождественно переходу власти

от партии к Советам. Гласность и плюра­лизм мнений в прессе предвещали многопартий­ность, экстрагирование идеологического моно­полизма. Это понимали люди и без семи пядей во лбу. Отмену цензуры с некоторыми натяжками можно было бы квалифицировать как возвраще­ние в первые месяцы после Октября 1917 года. Но опять-таки не как смену «системы».

«Вся власть Советам!» Снизу доверху? Или там, на самой верхотуре, собрались этаблировать нечто, на российской почве не опробованное? Почему М. Горбачев и А. Яковлев так тщательно избегали го­ворить о вступлении в решающий этап десталини­зации и аттестовать режим, навязанный диктатором стране, как он того заслужил? И вообще, что дол­жен был означать интерес, с некоторых пор про­являвшийся к избирательным системам и государ­ственному устройству за кордоном, в особенности во Франции и США?

Связь времен в нашем общественном доме под­вергалась испытанию на разрыв. Вроде бы пе­рестройка, то есть реконструкция, капитальный ремонт доставшегося наследства, и все же не пре­емственность с отбрасыванием без скидок на объ­ективные трудности и субъективные несовершен­ства всего чуждого обществу социальной спра­ведливости и народовластию. Старт в неведомое будущее? Система «с человеческим лицом» — на­бор слов, за которыми стоит многое или ничего, ибо известно, что не по любу мил, но по милу люб. Когда наперед ничто твердо не означено, возмож­но почти все. Как возможности перевоплотятся в реальность?

Это зависело от того, кто проявит больше ре­шительности и упорства, станет меньше разводить бесплодных церемоний. Короче, на успех мог рас­считывать тот, кто захватит инициативу в борьбе за общественное мнение. М. Горбачев не был в заведомо проигрышном положении. Просто тре­бовалась другая тактика, готовность опереться на правду и факты как эффективное противоядие по­пулизму.

Посылаю М. Горбачеву несколько записок [11] . По форме — это тезисы к его докладу на XIX конфе­ренции или — на выбор — к выступлению на пле­нуме ЦК перед открытием партфорума. В действи­тельности не только эвентуальным слушателям, но и в первую очередь генсекретарю я напоминал, что неискренность в политике — зло, что разрыв меж­ду словом и делом — беда, что полуперестройка, полудемократия, полугласность не нужны так же, как полуправда, полугуманизм, полусоциализм.

11

Копии двух из них вернулись в мое распоряжение и воспроиз­водятся в приложении (см. приложения 9 и 10).

«Ни при каких обстоятельствах нельзя на сме­ну одним догмам тащить другие — осовременен­ные, прихорошенные, округлые, но тоже догмы. Ни в большом, ни в малом мы не можем допус­тить противопоставления социализма и демокра­тии, к чему нас толкают приверженцы «золотой середины», приговаривая — хоть какой-никакой социализм при нас и как бы чего не вышло, если будем рисковать».

«Вдумайтесь, — читаем дальше в записке от 14 апреля 1988 года, — зарубежные наши недруги пророчествуют — ничего с перестройкой не вый­дет, пока не отречетесь от социализма. Доморо­щенные «скептики» наводят тень с другого конца. А итог схожий. Знаете что — они не очень-то не­правы, если предположить, будто социализма без культа и культиков, без презумпции всеобщей ви­новности и неладов со здравым смыслом быть не может».

«Превращать навязанную нам форму правления в способ существования — в тот самый «реальный социализм» — негоже. Это значило бы обкрадывать марксизм-ленинизм, низводить его до еще одного политического театра, коими в изобилии отмечен наш XX век...

У К. Маркса, совсем молодого, между прочим, есть изумительная по глубине мысль: «Отнимите... общественную власть от вещей, и вы должны бу­дете дать эту власть (одним) лицам над (другими) лицами!..» Удивительно емко и прозорливо. Со­здайте человеку условия, делающие его человеком, и вы получите личность...