Конго Реквием
Шрифт:
– Тогда где его «калаш»?
Вопрос застал их врасплох. Чей-то свист заставил Грегуара повернуть голову: командир подзывал его. Он не торопясь подошел – каждая выигранная секунда позволяла ему лучше продумать свой план.
– Чё там внутри?
Чернокожий пнул ногой один из ящиков – если Морвану не изменяла память, там лежало штук сорок полуавтоматических винтовок.
– Оборудование для разведки. Я геолог.
– Открой! – приказал африканец.
Морван бросил взгляд назад: один из повстанцев делал вид, что дает свою винтовку обезьяне, та пыталась ее схватить, мау-мау всякий раз отдергивал руку, вызывая новый взрыв смеха.
– Я не знаю,
Вранье было очевидным, и чернокожий даже не обратил на него внимания:
– Открой!
– Говорю же, я не знаю, где…
– Открывай, братец. Иначе я найду ключи на твоем трупе.
Он порылся в карманах. Бросил еще один взгляд на остальных: обезьяна только что схватила автомат. Морван был уверен, что эти недоумки не сообразили поставить его на предохранитель.
– Слово даю… – забормотал он, – я…
Его прервала автоматная очередь.
– Твою мать, что там такое… – заорал Красный Берет.
Обезьяна, не спуская пальца со спускового крючка, скосила троих мау-мау. Все бросились на землю, кроме командира, который застыл в потрясении. Пуля в голову: Морван выхватил свой ствол и снял его первым. Потом развернулся и вогнал следующую пулю в сердце одного из двух охранников, которые пытались в него прицелиться. Тридцать лет упражнений в стендовой стрельбе – в этом вся разница.
Он снова повернулся, готовый прикончить обезьяну, но та, перепуганная выстрелами, которые сама же и сделала, отбросила винтовку и побежала прятаться. К несчастью, ее лапы запутались в ремне «калашникова» и избавиться от него она никак не могла. Настоящий номер в духе Чарли Чаплина.
Африканское безумие: только оно и было здесь нормой.
Один из чернокожих еще дергался. Морван метнулся и разнес ему череп. Осторожно двинулся к обезьяне, которая по-прежнему крутилась на месте, достал нож и умудрился перерезать ремень автомата. Зверек кинулся в сторону и спрятался на дереве, в нескольких метрах над своими остывающими хозяевами.
Воцарилась тишина.
На первый взгляд никто из членов его группы не пострадал. Истинное чертово чудо. Лежа на земле, они, казалось, были готовы закопаться с головой в опавшие листья.
Семь убитых – командный счет при поддержке шимпанзе.
Мишель поднялся. Его била такая дрожь, что говорить он не мог. Состояние Морвана было немногим лучше, но ему удалось отдать приказ:
– Соберите их оружие и припасы.
Война объявлена. Выстрелы оповестили об их присутствии других мародеров. Нужно раздать патроны своим солдатам. Ускорить продвижение. Добраться до рудников – до Кросса и его тренированных ребят – как можно быстрее. Не всякий раз им будет так везти.
Убирая оружие в кобуру, он указал на обезьяну, сидевшую на обвитом лианами дереве:
– Дайте ей пару кусочков сахара. Мы обязаны ей жизнью.
Он оказался в семейном поместье во Фьезоле, на холмах Флоренции, не испытывая при этом ни малейшего удовольствия. На самом деле он был уверен, что никогда больше и ногой сюда не ступит. Его разместили в спальне Д’Аннунцио – каждая комната носила имя одного из итальянских писателей, что было не лишено пикантности, учитывая, что хозяин дома, мир праху его, был неграмотным. Он поехал вместе с Софией и детьми, и всю дорогу его не покидало чувство глубокой внутренней неловкости. Что подумают Мила и Лоренцо? Что их родители снова вместе? Что смерть nonno [36]
36
Дедушка (ит.).
Во время полета он всячески демонстрировал раскованность и хорошее настроение. Все то, чего он был лишен с момента, когда отказался от кокаина. Ломота во всем теле не отпускала, приступы дрожи тоже. Сидя рядом с Лоренцо, он помогал ему с раскрасками и сорвал раздражение на фломастерах.
Сейчас он был один. Наконец-то. За окном спальни – усыпанная золотой пыльцой и укутанная туманом мечта. Вдали – купола и колокольни Флоренции, красные крыши, розовые крыши, узкие улочки, переполненные шедеврами. Чуть ближе – откосы холма с россыпью безмятежных дворцов, уже начавших наливаться солнцем: празднество света этим вечером заканчивалось во всей своей красе медовыми или золотыми сумерками – на выбор, в зависимости от настроения.
Он перевел глаза вниз, на парк: песчаные террасы, бассейны, чуть ли не переливающиеся через бортик, зеленеющие изгороди, столетние деревья… Зрелище дышало совершенством вне времени и возраста, квинтэссенцией Италии. Даже патрулирующие повсюду церберы, без сомнения вооруженные, были данью определенной местной традиции: мафия, интриги, жестокость.
Лоик знал только еще одного человека, способного окружить себя такого рода карикатурами: своего отца. Он не попытался связаться с ним, но Мэгги, конечно же, сообщила мужу. Старик наверняка потрясен. Лоик не испытал настоящего шока, узнав, что они были старинными друзьями и втихаря устроили свадьбу своих детей. Главари решили связать этим браком свои семьи, как поступали в старину монархи, чтобы объединить королевства. В первый момент ему кровь в голову ударила – он даже угрожал отцу пистолетом, – но потом он успокоился. В сущности, предки стремились упрочить свои состояния, то есть то наследство, которое оставят им, никчемным отпрыскам.
Он нацепил темные очки, чтобы рассмотреть парк во всех деталях. Никто бы и не догадался, что снаружи у каменной стены тучами роились папарацци – убийство Монтефиори стало сенсацией недели. Под кипарисами графиня раздавала приказания слугам, накрывавшим на стол, – в ноябре еще можно пообедать на воздухе. Высокая, изящная, затянутая в платье от «Прада», она походила на скульптуру Джакометти. Приближаясь к ней, вы испытывали чувство, будто попали в исповедальню. От нее исходил сумрачный свет, и говорила она всегда тихим голосом.
Обе сестры Софии пребывали неподалеку, расхаживая вдоль бассейна. Разумеется, они организовывали похороны. Нервные дипломированные карьеристки, они жили, не выпуская айфонов из рук, и часами выстукивали послания своими ноготками с алым лаком. Они всегда терпеть не могли Лоика: слишком красив, слишком обаятелен, слишком наркоман. Но теперь, когда он свободен, возможно, они изменят свое мнение…
Самым странным было то, что никто не казался потрясенным или испуганным смертью Кондотьера. Или его жена и дочери были готовы к подобному проявлению жестокости? Может, они были в курсе кое-каких фактов? Эти вопросы вернули Лоика к мыслям о собственном отце. Трудно предположить, учитывая чисто африканский образ действий – извлечение сердца, каннибализм: в конце концов, были обнаружены обгрызенные фрагменты недостающего органа, – чтобы Старик не был связан с трагедией. В качестве потенциальной жертвы или же, напротив, – а почему бы и нет? – заказчика преступления.