Кони пьют из Керулена
Шрифт:
Иван Николаевич выругался и, зажав виски в пухлых ладонях, застонал: «Ведь отговаривал…» И зашаркал по траве подошвами, засновал челноком: туда-сюда, туда-сюда.
Алтан-Цэцэг убежала в палатку, зарылась лицом в подушку.
Ночь прошла в тревоге, в ожидании чего-то еще более страшного. Утром — это шел уже четвертый день — Алтан-Цэцэг попросила Ивана Николаевича сходить в юрту, своими глазами удостовериться в случившемся.
— Подождем еще немного. Лидия Сергеевна категорически запретила подходить к юрте кому бы то ни было…
Ждали
— Что там?
— Пока живы, — коротко и невесело ответил Иван Николаевич и велел Санжид отнести на камень обед больным.
Лидия Сергеевна, увидев в ярко освещенной дверной раме Ивана Николаевича, замахала руками: «Не входить!» Очнувшись окончательно от вязкой, тягучей дремоты, вдруг почувствовала облегчение. И с радостью подумала, что у нее была все-таки простуда и что ей ужасно повезло. А к вечеру легче стало и маленькому Очирбату.
Ночью шел дождь. Под его равномерный успокаивающий шум и Лидии Сергеевне и Очирбату спалось хорошо. Утро вставало ясным, свежим, радостным. Солнце светило по-особенному, оно как бы пронизывало все насквозь и тугим снопом било в открытое верхнее окно юрты.
Лидия Сергеевна, выйдя из юрты, улыбнулась солнцу, улыбнулась небу, улыбнулась широкой степи. Потом высоко над головой подняла обе руки, сообщая этим счастливым жестом друзьям:
— Мы живы! У нас все в порядке!
В лагере увидели этот жест и поняли. Алтан-Цэцэг засмеялась. Смех ее, сначала осторожный и несмелый, побежал, покатился, как степной огонёк. Улыбнулся Иван Николаевич и зашаркал в палатку — спать.
…В то же утро Алтан-Цэцэг снова уехала в поселок, чтобы навестить сына и передать людям радость.
Маленький Очирбат постепенно привык к «злому духу», к доктору. Он теперь никуда не рвется, не кричит, но по-прежнему дичится и, пожалуй, все еще побаивается. Тогда Лидия Сергеевна решается на рискованный, недозволенный эксперимент: она снимает с лица маску.
— Очирбат, смотри… Я доктор Леднева, Лидия Сергеевна. Запомни: Лидия Сергеевна. Ижий — мама…
Мальчик щурит глаза, вглядываясь в её бледное лицо, в ее седые волосы и добрые-добрые глаза, тянется к ней худыми ручонками и начинает звонко смеяться:
— Доктор Леднева, хугжин ижий… Ижий — мама…
Доктор Леднева или старая добрая мать, как назвал ее Очирбат, довольна, теперь будет дружба. И действительно, мальчик меняется на глазах. Он с аппетитом начинает есть, послушно принимает таблетки, не ревет при виде шприца. Очирбат все понимает: за «стеклянными глазами» есть добрые-добрые глаза доктора Ледневой, хугжин ижий.
Они по-прежнему сидят в изоляции. По-прежнему продолжают лечение. Теперь наверняка можно сказать, что маленький Очирбат с помощью русского доктора выкарабкался, ушел от косой, которая своими холодными,
Все чаще они — Лидия Сергеевна и Очирбат — выходят из юрты вместе и, дружно поднимая руки к солнцу, сообщают о себе:
— Мы живы. У нас все в порядке. Ждите нас, люди!
По степи — от стоянки к стоянке, от юрты к юрте, от семьи к семье — словно ветер, летела молва: советский доктор Леднева спасла от черной смерти монгольского мальчика Очирбата — младшего сына старого Чултэма, советский доктор Леднева не пустила черную смерть гулять по степи…
Девять раз над Черной речкой занималась тревожная заря и девять раз садилось солнце. И вот в десятый раз Поднялась заря — огромная, розовая, праздничная.
С самого раннего утра в лагерь отряда из поселка и чабанских стоянок стали подъезжать люди, чтобы поглядеть на русскую женщину.
Гостей принимали Иван Николаевич и Алтан-Цэцэг. Иван Николаевич, возбужденный предстоящим событием и смущенный вниманием, переходил от одной группы людей к другой — он даже не шаркал своими подошвами — и тонким бабьим голосом что-то говорил о совсем «незначительных шансах выжить в данной ситуации» и о том, как «доктор Леднева ухватилась за эти шансы…» Алтан-Цэцэг он сказал:
— Простите, но о Ледневой я думал плохо. Теперь вижу: ошибся. Преклоняюсь перед нею. Верно сказано: «Безумству храбрых поем мы песню».
— Может, и письма напрасно отправили? — спросила Алтан-Цэцэг.
— Письма? — Иван Николаевич развел руками — Тут, девушка, служба. Я обязан был…
На машине приехали из поселка председатель объединения Самбу и партийный секретарь Жамбал. Они привезли для мальчика новую одежду и башмаки. Медсестра Санжид тут же отправилась к камню. А санитары понесли ведра с горячей водой.
…И вот они вышли — доктор Леднева и Очирбат, смущенные людским вниманием и чуточку растерянные.
— Сайн хугжин ижий… Би айх, — маленький Очирбат боязливо озирается: что хотят еще с ним сделать, почему так много народу?
— Нс бойся, дурачок, — ласково говорит Лидия Сергеевна и берет Очирбата за руку. — Это добрые люди. Они приехали поглядеть на тебя. Ты — маленький герой, батор.
Толпа, стоящая у палаток, притихла. Из-под небесной сини донесся четкий орлиный клекот. Кто-то, кажется, Дамдинсурэн, негромко сказал:
— Их приветствуют орлы. Добрая примета.
Лидия Сергеевна и Очирбат подошли к людям. Толпа расступилась, взяла их в круг, охватив плотным живым кольцом. Они, держась за руки, остановились.
Старые суровые степняки, обожженные солнцем и вьюгами, опускаются перед русской женщиной на колени и целуют подол ее платья…
Лидия Сергеевна не может сдержать слез. Горячие, они катятся по ее бледным щекам. Ветер шевелит ее белые волосы… Десять дней, проведенных в изоляции, голову Лидии Сергеевны осыпали снегом.