Конклав
Шрифт:
Но ему никак было не отклеиться от своего сидения, он никак не мог пойти навстречу, никак не мог отделиться от жизни, остолбенев, как те фигуры на фреске Микеланджело, где живые и мертвые разделены бесконечной дистанцией…
– Владимиро, пойдем! – продолжал призывать его молодой и прекрасный Матис Пайде, теперь уже обняв за плечи сестру…
– Владимиро, пойдем послушаем мою сестру!
По своим губам он понял, что пытается ответить – мол, не может двигаться, но голос из его горла не выходил, ни одного ясного звука он произнести не мог… Сильная струя пара, более мощная, чем другие, окутала все вокруг, и он перестал
Но резкий неприятный запах, раздражавший его ноздри, стал нарастать, фигуры проклятых и блаженных побледнели, голос молодой сестры Пайде подавлял его – хотелось от него отключиться, что-то стирало живую фреску смерти, блекли цвета и голоса, он уже был не в Сикстинской капелле…
Веронелли проснулся в своей спальне, а запах, победивший и растворивший сон, был вонью, исходящей от трех куриц, которые топтались, копались вокруг его постели в поисках последних скорпионов.
Пришло в голову то, что Назалли Рокка ему напомнил по дороге к Сикстинской капелле, о целесообразности привезти сюда животных, что котов, что кур, во все эти помещения конклава, чтобы освободить их от других бестий; и он по рассеянности согласился на паланкин.
11
Свет, проникающий, как всегда по утрам, через желтые стекла напротив, разбудил Этторе Мальвецци. Тени, двигающиеся за теми матовыми стеклами напомнили ему о наступлении еще одного нового дня, которого он ждал с нетерпением. Что же произойдет сегодня, после вчерашней адовой сарабанды в Сикстинской капелле?
Настойчивое мяукание бело-рыжей кошки у его кровати; требует, чтобы ее покормили. В это утро Контарини заранее приготовил алтарь для мессы и корм для кур. Заботы о животных они разделили: Мальвецци было поручено смотреть за кошкой, (у Контарини аллергия на кошек) капеллану – за курами. Ну вот, он и постучал. Значит, полседьмого.
Кардинал поднялся, выпил приготовленный капелланом овсяный кофе. Какое заспанное лицо у Контарини… А волосы, сегодня они у него в полном беспорядке; обычно он их мазал гелем, чтобы лежали гладко; расчесывался на прямой пробор… Нет, такого он от Контарини никак не ожидал…
Ну да, после вчерашнего происшествия вполне естественно, что даже интимные привычки, утренний обряд и повседневные дела – все изменилось.
Вопрос, который задал капеллан, поставил Контарини в тупик:
– Ваше Высокопреосвященство, я бы хотел сегодня исповедоваться до мессы.
Надо же, капеллан не просил этого у него уже много лет. Подумав несколько секунд, кардинал ответил, что выслушает его с удовольствием.
Какое одухотворенное лицо у монсеньора Контарини; глаза прикрыты, будто он чрезвычайно смущен тем, о чем собирается поведать своему архиепископу, – вновь удивился Этторе Мальвецци. Действительно, пока мылся и держал миру, а курица устроилась в своей клетке, стал думать о поведении Контарини в течение
Побрившись и освежившись одеколоном, причесавшись и таким образом приготовившись к мессе, кардинал из Турина сел рядом со скамьей для молитвы под готическим распятием, на которую Контарини бросился еще раньше, до того, как тот был готов его выслушать.
– Как давно вы не исповедовались?
– С тех пор, как мы вошли в конклав.
– И в чем вы хотите исповедоваться перед Богом?
– Грех мой в курении, Ваше Высокопреосвященство, вы себе не представляете, как много я курил в последнее время, часто спрятавшись от вас.
– Ты ошибаешься, я замечал, ты должен бросить курить – эта мысль меня постоянно гложет. Тебя оправдывает только то, что это не просто. Конечно, курение вредно, прежде всего для собственного здоровья. Извините, Контарини, я случайно перешел на «ты», как будто разговариваю со своим племянником, у которого тот же порок.
– Но это – не самая тяжкая моя вина, Ваше Высокопреосвященство,…не знаю, простится ли мне то, что я сейчас скажу…
– Бог прощает любую вину, если исповедуемый абсолютно откровенен. Говорите, говорите без промедления, ведь уже поздно, а нам нельзя опаздывать, особенно сегодня утром.
Слова его подтвердили часы, пробившие семь с четвертью, – пора было бежать в Сикстинскую капеллу.
– Даже если только желание, Ваше Высокопреосвященство, возникшее у меня, возникшее у меня… это искушение, оно не дает мне покоя в данный момент.
Итак, дело в веселых компаниях со швейцарскими гвардейцами, приходящими сюда для развлечений и мимолетного свидания… но с какими женщинами?… И почему он сказал «в данный момент»? Глаза Контарини неподвижно остановились на двух курицах, которые продолжали клевать какие-то крошки поблизости. Ах, как он смотрел на них!..
– Контарини, что с вами?
– Ничего, Ваше Высокопреосвященство, но ведь и Вы видите – какие они бессовестные, как провоцируют, как демонстрируют свое бесстыдство, грациозно изогнув шеи!
Кардинал повернулся, чтобы лучше разглядеть невинных птиц, которые разгуливали тем временем по центру комнаты, подбирая все что ни попадя. Сжимали гузки прежде чем опростаться, испражнялись чем-то розовым, отдавая двойной долг своему инстинкту. У этих бесценных пернатых, в соответствии с их природой, тоже есть нужда в естественных отправлениях.
– Извините, Контарини, но что вы имеете против этих бедных птиц? Не хотите же, чтобы мы надели на них трусы; знаете ведь – как мы должны им быть благодарны за их присутствие в священных дворцах.
– Ваше Высокопреосвященство, Ваше Высокопреосвященство! Они же – женщины, они – женщины, распоясанные и обнаженные; они расположились здесь и никуда не уходят… я не могу больше сопротивляться! – Контарини заплакал, обхватив голову руками.
Всегда было что-то странное в этом парне, может быть от тайного прошлого, той трагедии, что произошла с его женой. Вот теперь и вышли наружу его ранимость, чувствительность и проблематичность. Ах, этот конклав, как он повлиял на психику своих гостей, особенно слабых!..