Конкур со шпагой
Шрифт:
Яков плюхнулся за приставной столик и, расставляя локти, опрокинул сапожок-карандашницу, извинился и, одобрительно пыхтя, с интересом наблюдал, как я собирал разбежавшиеся по полу карандаши.
– Вон еще один, под ковер залез, - сказал он, когда я поставил наполненный сапожок на место.
Егор Михайлович терпеливо ждал. С Яшкой он уже примирился, как мирится глава семьи с тем самым уродом, без которого и семьи-то не бывает.
– Так что, могу слушать или еще чего сбросите?
– Нет, все, Егор Михайлович, - сказал серьезно Яков и доложил о заявлении профессора
– Пахомов...
– поморщился наш наставник.
– Пахомов... Старею, друзья мои, - сообщил он доверительно и снял трубку.
– Люся, соедини-ка меня с этим, как его, ну, с земляком твоим... Колесников? Привет тебе горячий. Рад? То-то. Как говорят Брокгауз, Ефрон и другие авторитетные источники, не было бы счастья - не видать и несчастья. Точно. В отставку? Жду не дождусь. Как чего мешает?
– укоризненно посмотрел на нас.
– Смена не дает. Нет смены надежной - одни пацаны кругом, как опята возле старого пня. Так и живем. Слушай, у тебя какое-то дело было с профессором... Да. Квартирная кража.
– Молча послушал.
– И все? Интересно... Ты какие меры принял? Безрезультатные небось? Ладно, об этом потом. Ты материалы мне подослал бы, а? Спасибо, учту. Звони. Вот что, друзья мои, - это уже нам.
– У вашего - теперь у вашего - профессора в апреле была квартирная кража...
– Это когда он в отъезде находился?
– уточнил Яков.
– Именно. Но, собственно, кража фактически не состоялась: взломали замки, наследили, перерыли все, что-то разбили и...
– И ничего не взяли?
– опять нахально перебил его Яков.
– А вот и взяли!
– рассердился Егор Михайлович.
– Коньяк взяли, виски взяли. И блок каких-то заграничных сигарет.
– Ясно, - сказал Яков.
– Счастливый человек! Видал, Оболенский? Ему все и всегда ясно! Только не бери с него пример, не советую. Что у вас сейчас?
– Кража детской площадки, - ответил Яков.
– Заключение пишу.
– Автомобилисты?
– Они. Да там все сразу ясно было...
– Вот видишь, Оболенский, он опять!
– Ну, правда же, Егор Михайлович, - взмолился Яков.
– Они малые формы вывезли - я и грузовик этот нашел - и сразу заасфальтировали площадку, разметили и машины свои поставили. Как будто так всегда было.
– А чего же ты тянешь тогда?
– Потому что я их ненавижу, - серьезно сказал Яков.
– И заключение хочу составить так, чтобы не отвертелись, чтобы полной мерой ответили. Чтобы все равно справедливость восторжествовала и зло было строго наказано.
– Ишь ты какой - Деточкин!
– насмешливо похвалил его начальник.
– Не зарывайся, друг мой, ладно?
– Ладно, не буду, - пообещал Яков, вставая.
Начальник тоже встал, прошел с нами до дверей. Я уже взялся за ручку, как он вдруг сказал:
– Я, ребята, усы хочу отпустить. Как думаете?
– Хорошо, Егор Михайлович. На Буденного станете похожи.
– Не, я маленькие хочу. Аккуратные.
– Как у Чаплина?
– Иди отсюда, - обиделся на Якова наш начальник.
– Хватит тут измываться над человеком. Вам еще шпагу искать. Чтоб через неделю у меня на столе лежала. Все. Горячий привет!
–
Егор Михайлович тоже:
– Вечером доложите ваши соображения по делу. И чтобы сегодня же с площадкой закончил.
– Ну вот, - сказал Яков, когда мы вернулись к нему.
– Дело поручено нам - за дело! И - поделом!
Он вынул из шкафа свою любимую толстую зеленую папку, которой очень гордился и держал пустой до особого случая, и торжественно вложил в нее заявление профессора Пахомова.
– Поехали? На место происшествия?
Ираида Павловна, вдова известного в Званске артиста, жила в большом старом доме на берегу реки.
Мы пересекли огромный двор с песочницей, где детишки привычно боролись за жизненное пространство.
Едва мы вошли в подъезд с такими тугими дверями, что казалось, будто изнутри кто-то нарочно их держит, из комнатки рядом с лифтом выскочила лифтерша в платочке и с вязанием в руках. Она долго смотрела на нас. И видимо, особого доверия мы ей все-таки не внушили:
– А вы к кому будете, молодые люди? В какой номер?
– А нам, тетя Маша, двери всюду открыты. Сыщики мы.
– Ну-к, документы покажите, сыщики.
– Хорошо, покажем. Только за это мы не признаемся, к кому идем. Терзайтесь теперь на досуге.
– И ладно. Сама все узнаю, - усмехнулась она.
– И не Маша я, а Стеша.
Дверь нам открыл профессор. Он был по-домашнему: без пиджака и в тапочках.
Следом в прихожей появилась высокая стройная седая женщина, чем-то очень похожая на актрису Ермолову с известного портрета.
– Я прошу вас, молодые люди, переобуться, - строго сказала она, раз и навсегда определяя нам подобающее место в кругу своих знакомств.
– Придется вам потерпеть, - сердито буркнул Яков. Такой прием ему не понравился. Мы только начинали работать самостоятельно, но уже привыкли к большему уважению.
– Служебные обязанности не положено исполнять босиком.
Она чуть заметно усмехнулась и высокомерно пригласила нас в комнаты.
– Прошу вас. Глаша, кофе в гостиную!
Мы вошли в большую комнату, тесно заставленную старой добротной мебелью, с большими книжными шкафами, где за стеклами громоздились кучи безделушек и сувениров, но было очень мало книг, с натертым по старинке воском паркетом, развешанными повсюду театральными афишами и портретами бывшего хозяина дома в самых разных ролях, но с совершенно одинаковым выражением лица - благородство, принципиальность, непримиримость ко злу.
При нашем появлении крохотная болоночка - такая лохматая, что если бы не голубой шарфик вместо ошейника, то невозможно было бы угадать, где у нее хвост, а где голова, - пробежала суетливо по тахте, спрыгнула и нырнула под нее. Черный, очень старый кот, вчетверо больше собачки, лежащий в одном из кресел, вообще не удостоил нас вниманием, чуть приоткрыл глаза и шевельнул хвостом.
Повинуясь повелительно-радушным жестам хозяйки, мы расселись вокруг круглого стола, покрытого шелковой китайской скатертью с вышитыми на ней тиграми, цветами и фанзами.