Конкурс Мэйл.Ру
Шрифт:
— Знал, да. Но к его смерти я отношения не имею. Ветра старались спасти. Кто-нибудь еще мог выходить с твоего компа?
— Нет, никто, мой комп защищен паролем.
— А в местной сетке?
И тут у меня в голове всплыло: Длинноухий. Я подключил его к Интернету через свой компьютер, чтобы он также, как и я, был защищен. Мало ли напакостит чего малец в сети? Длинноухий лежал в соседней комнате, совершенно больной, носом к стене, а ноутбук стоял здесь, рядом. Я еще утром забрал его, чтобы Длинноухий больше не лазил смотреть информацию по рейтингу, из-за которой, он, как мне казалось, мог заболеть. Я включил ноутбук, но система запрашивала пароль, без него я не мог загрузиться. Пароль знал Ушастик, но разговаривать он сейчас со мной не хотел — с этим надо было смириться.
— Ты еще здесь, SolaAvis?
— Да.
— Возможно, мой сын пытался как-то меня спасти.
— У него это плохо получилось. Теперь все твои минусы превращаются в плюсы.
— Он
— Наоборот было защищено, Скиталец. Это была ловушка.
— SolaAvis, прости, что я подумал на тебя. Даже предположить не мог.
— Ий дэс. И знаешь, будь внимателен. Враг на тропе. Оясуми насай.
— Оясуми насай.
ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Я очень устал. Просто смертельно. Хотя слово «смерть» мы должны всегда иметь перед своим внутренним взором и помнить о том, что в любой момент можем предстать перед Всевышним, тем не менее, я не хотел его слышать, его видеть, его думать. Мне не нравилось, что так или иначе оно прыгало в моем сознании, что я слышал его даже в простых фразеологических оборотах как предвестие беды. Тяжелый день. Обычный очень тяжелый день. Снился кошмар. Заболели дети. Погиб Ветер. Моя мечта — уехать в Дивеево — оказалась нереальной. Непростой разговор с Хиппой, нападение Найды. Однако, есть ведь и кое-что хорошее: у меня нет больше оснований подозревать в предательстве Хиппу и Одинокую Птицу. И Длинноухий, сукин кот, бедолага, хотел спасти меня, не сумел, но все же — старался. И может быть, Шаман поможет все же?
С такими мыслями я прошел в детскую. Дашка растирала водкой Цыпленка, Длинноухий лежал, как и прежде, молча, носом к стене, даже, кажется, позу не поменял.
— Как дети? — тихо спросил я, стараясь не разбудить малышей, если они спят.
— У Цыпленка 40. Надо бы врача.
— Надо… Завтра вызовем, если не станет лучше. А Ушастик?
— Не знаю, что с ним. Молчит, не ест, не пьет, температуры, вроде, нет.
— Оставайся на ночь с Цыпленком, я возьму Ушастика в спальню.
Я подсел к Длинноухому, потрогал лоб, он был, скорее, холодный, чем теплый. Глаза его были открыты, но недвижно вперились в одну точку на стене.
— Пойдем-ка, дружище, сегодня ко мне спать, — сказал я. — Мама будет с Цыпленком, а мы, мужчины, вместе? Идет? — Длинноухий не отвечал. Я взял его на руки, прижал к себе и тихо, как драгоценный груз, отнес в спальню. Он никак не реагировал. Я сел на тахту, но вовсе не собирался с ним расставаться.
— Ну-ну-ну, малыш, держись ровней, — я посадил его к себе на колени, он весь обмяк, и я с трудом удерживал его в вертикальном положении, прижимая к себе и гладя по спине. — Я знаю, что тебя беспокоит. Ты думаешь, что ты мне очень навредил. Но это не так. Я все понимаю. Не расстраивайся. Все нормально. Хуже не стало. А я со всем справлюсь. Нам помогут. Нам есть кому помочь. Все будет хорошо, Длинноухий. Запомни: ты ни в чем-ни в чем не виноват. Ты очень даже большой молодец. Ты поступил как взрослый и очень мужественный человек. Как только все это кончится, поедем все вчетвером на Крестовский остров, и перепробуем все-все аттракционы, а потом приготовим шашлык. Ты помнишь, мы прошлым летом жарили мясо на костре? — черт, что же за ахинею я нес с самого начала? Разве так детей утешают? Длинноухий, казалось, никак не реагировал на мои слова. Я покрепче прижал его к себе и стал баюкать, как маленького, слегка раскачиваясь, и начал тихонько напевать колыбельную, которую сочинил, когда он был таким же крошкой, как и Цыпленок. Слуха и голоса у меня никакого, но Длинноухий всегда любил эту колыбельную, она же специально для него была написана, давненько я не пел ее, а потом я затянул колыбельную, которую мне пела моя мама, а потом свои любимые песни, часто забывал строчки, слова и тогда вместо них мычал. А потом я очень обрадовался — что-то горячее капнуло мне на руку. Я понял, что малыш плачет. А раз плачет — значит, вот-вот оттает. Я уж боялся, что из депрессии его без больницы будет не вытащить. Слезы капали и капали мне на руку, а я все пел и пел. Потом встал и начал гулять с Длинноухим на руках по комнате, покачивая его из стороны в сторону, как совсем маленького. Вдруг раздался звук, словно лопнула электрическая лампочка, но свет продолжал гореть. Я стоял недалеко у окна, и почти сразу понял в чем дело — в стекле зияло маленькое круглое отверстие, и от него разбегались в стороны неровные трещины. Я быстро нагнулся и на полусогнутых ногах, прижимаясь к стене, рванул к дальней стене.
ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Мне раньше не приходилось бывать в обстреливаемом помещении. Думать я не успевал, торопился, но автоматически, как мне казалось, сделал все правильно. Скинул Длинноухого на пол за шкафом, гавкнул, чтобы не двигался, рванул к выключателю, погасил свет. Открыл дверь, вытянул Длинноухого в коридор, а оттуда в прихожую. Вырубил
— Ничего, что поздно? — спросил я.
— Мне нормально в любое время, — ответил Хиппа. — Всё в порядке?
— Да нет, не совсем, слушай, ты говорил, что можно как-то вызвать индивидуального защитника, это в каких случаях?
— Черт, да что случилось, я сам приду, подожди.
— Только без Найды, — попытался опередить я его возражения, но уже раздались короткие гудки.
Я перебрался в прихожую, сказал Дашке, что все в порядке, в окно стреляли, но, вероятно, шальная пуля, сейчас придет Хиппа, разберемся.
— Пропустите-ка меня к двери…
Хиппа стоял, за порогом и, разумеется, с кавказкой.
— Что тут у вас? — спросил он. — Свет вырубили?
— В окно кто-то выстрелил, в спальне.
— Давно?
— Минут пять как.
Хиппа осторожно прошел с собакой мимо Дашки с Цыпленком и Длинноухим. Кавказку запер в ванной.
— Поглядим сейчас, что тут такое, — безалаберным тоном произнес он, входя в комнату, но когда я попытался пройти за ним следом, похлопал меня по плечу и слегка прижал к полу.
— Ты бы не лез, а? — начал я. — Пристрелят еще.
Но Хиппа не стал меня слушать и нырнул в темноту. Во мраке спальни я не видел, что он делает, но заметил, что силуэт соседа выполняет у окна какие-то непонятные мне манипуляции.
— Подожди пару минут, — сказал он, перешагнув через мои ноги, вышел в коридор, а спустя некоторое время в квартире зажегся свет. Я увидел, что шторы на окне плотно задернуты. На подоконнике лежат, прижимая их к стеклу, подушки, а сверху на них — всякий хлам из шкафа. Хиппа выпустил из ванной кавказку, взял ее на поводок, сказал, чтоб ждали, из прихожей пока не выходили — он скоро вернется, и ушел. Я закрыл за ним дверь и тут до меня дошло, что пора уже рассказать всё Дашке. Не выпутаться мне, похоже, живым. И лучше ей быть к этому готовым. Одно дело предполагаемая опасность, а другое — то, что сейчас происходит. Ох, не хотелось мне ей ничего рассказывать. Тем более при Длинноухом. Но малыш и так все знал. Кроме того, он заснул — не знаю уж, как умудрился, но, вероятно, нервные силенки у него истощились, и он вырубился. И я, как мог, стараясь покороче, чтобы не травмировать сильно Дашку, обрисовал общее положение дел. Что вот так неудачно по жизни сложилось — конкурс, дескать, такой на Mail.Ru случился. И есть вероятность, что я выиграю. Но сейчас я ищу пути ко спасению. Хорошо бы никто не нервничал, не дергался, а дал мне возможность искать выход. Дааааа, и еще, возможно, выиграю не я, возможно, что мои друзья, так вот тогда нам придется о них позаботиться… Ничего не попишешь. И про сатанистов рассказал, которые следом ходят. Не знаю, может, зря так сразу всё выложил. Дашка побледнела, но вела себя удивительно спокойно. Задала несколько вопросов, но я многозначительно посмотрел на Длинноухого, и она поняла, что подробности мы обсудим потом, когда сына не будет рядом. Дальше мы просто сидели в прихожей и ждали Хиппу. Прошло пятнадцать минут, полчаса, сосед не возвращался. Ушастый спал, тихонько вздрагивая, на полу. Я подсунул под него свою куртку, а сверху прикрыл Дашкиной шубой. У Цыпленка по-прежнему был жар, я сходил в ванну, намочил водой пеленку и завернул в нее малыша, чтобы хоть как-то облегчить его состояние. Я просмотрел список лекарств в трубке Хиппы, нашел жаропонижающее, но не стал рисковать — дозировка была рассчитана на взрослого человека, а не на такого крошку. Прождали еще четверть часа, Хиппы не было. Я решил сходить на кухню, посмотреть, что осталось из лекарств. Шторы на кухне тоже были задернуты. Я взял из аптечки последнюю таблетку жаропонижающего, развел ее в воде, налил лекарство в рожок и отнес Дашке. И тут, когда я уже с тревогой думал, куда подевался Хиппа, не мог же он забыть, что обещал вернуться, раздался звонок в дверь.
ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Хиппа пробыл у нас недолго. Сказал, что проверил окрестности — сейчас все чисто, можно ложиться спать. Снайпер оказался дилетантом, новичком, сделал три выстрела почти наугад, не сумев даже выбрать правильный угол к стеклу, чтобы разбить его. Я и не заметил, когда были сделаны два последних выстрела, но в окне и взаправду было три отверстия с разбегающимися кривыми лучами трещин. Похлопывая Найду по загривку, Хиппа несколько раз повторил:
— Лучшая защита от снайпера — несколько охотников на него.