Конспект
Шрифт:
Дома никто не спрашивал, какие у меня оценки, не смотрели тетради, не интересовались, приготовил ли я уроки. Казалось, — предоставлен самому себе.
Зубрю названия японских островов. Сережа поднимает голову от своих бумаг.
— Это что за Хонсюк?
— Не Хонсюк, а Хонсю. Такой остров в Японии.
— Ишь ты, — Хонсюсю.
— Да не Хонсюсю, а Хонсю!
Ну и название! А какие там еще острова? Называю, Сережа переспрашивает и перевирает, я его поправляю, и вскоре, поправляя, уже не заглядываю в учебник.
В четвертой группе у нас была экскурсия на деревообделочный завод и задание — написать сочинение на тему «Что я видел на заводе».
— Никогда не был на деревообделочном заводе. Ты уже написал сочинение?
— Написал.
— Не дашь почитать? Папа прочел и спрашивает:
— Там бревна пилят?
— Пилят.
— А как? Вот так? — движение рукой туда-сюда. — Вдвоем?
— Нет! Совсем не так. Там такая больша-ая круглая пила крутится. Подставляют бревно, она — рраз! — И готово.
— А доски делают?
— Делают.
— А как?
— Там есть такие длинные железные щели, к ним приставляют бревно и получаются доски, а по бокам — горбыли.
— Значит, все делают машины?
— Да, все делают машины.
— А опилки там есть?
— Много.
— А стружки?
— И стружек много.
— А их тоже машины убирают?
— Нет, их сметают в большие круглые корзинки, а корзинки уносят.
— А ты говоришь, что все делают машины.
— Так это только стружки и опилки! А все остальное делают машины.
— Ну, вот об этом и напиши. Это самое главное. А то, какие там окна — разве это главное?
— Так что, дописать?
— Да нет, лучше напиши заново. Совсем не обязательно много. Писать всегда надо о самом главном.
Написал и сам дал папе прочесть. Папа читал про себя, а в конце рассмеялся.
— Что? Опять не годится?
— Нет, нет! Хорошо написал, правильно.
Мое сочинение читали в классе как образцовое. С тех пор сочинения я писал с удовольствием и получал за них оценку — хор.
Однажды сказал папе, что получил неуд по геометрии. Папа просмотрел тетрадь, задал несколько вопросов и сказал, что я не знаю предыдущего материала.
— А я болел.
— Видишь ли, это в географии можно знать Африку и не знать Азии. А математика — такая наука, что если не будешь знать предыдущего материала, то не поймешь и следующий.
— Так что же делать?
— У тебя учебник есть?
— Есть.
— Садись и учи. Сначала.
— Как! Весь учебник?!
— Зачем же весь? Ты его читай с самого начала. Что знаешь — то знаешь, а что не знаешь, то и учи.
Посидел два или три вечера, выровнялся и дальше хорошо шел по математике. Вскоре после того, как я пошел в школу, Сережа спрашивает: в каком классе я сижу?
— На втором этаже.
— А какая дверь от лестницы?
— Не знаю.
— А ты посчитай. Посчитал и сказал Сереже.
— Так в этом классе и я учился. А какая парта? Сказал.
— Коричневая?
— Да, коричневая.
— Какое совпадение! И я сидел за этой партой.
Через год или два руководительница группы в целях укрепления дисциплины нас пересаживала. Дошла очередь до меня. Я взмолился:
— Пожалуйста, не пересаживайте меня на другую парту.
— Почему?
Тут сидел мой дядя, у которого я живу. Оставила меня на месте, отсадила соседа и на его место посадила девочку. Белокурая, сероглазая, с большими румянцами и большой косой. Но имя не соответствует внешности — Тамара. Через какое-то время мы влюбились друг в друга и, сидя рядом, переписывались. Писали так: вместо слов — начальные буквы, как Левин и Кити, хотя «Анну Каренину» еще не читали. Раз поцеловались. Но
18.
Общественная жизнь в школе была бурной. На общих собраниях выбирали учком, редколлегию школьной стенгазеты, несколько комиссий. Никто нам кандидатов не называл. Сами выдвигали, обсуждали, спорили, а однажды, уже после выборов, подрались. Голосование было открытое. Все выбранные органы работали. Каждая группа выбирала редколлегию своей стенгазеты (наша называлась «Наш факел»), свои комиссии и корреспондента школьной стенгазеты, в обязанности которого входило собирать заметки и принимать участие в заседаниях редколлегии с правом совещательного голоса. В работе редколлегии принимала участие всеми уважаемая и любимая учительница русского языка и литературы, но и она имела только совещательный голос, хотя фактически, благодаря своему авторитету, руководила работой редколлегии. Школьная стенгазета выходила часто, была большой, длиной доходила до 4—5 метров, и настолько интересной, что в тот день, когда ее вывешивали, протолпиться к ней было очень трудно. Когда я учился в 4-й и 5-й группе, нам член редколлегии представлялся недосягаемой величиной.
В четвертой группе у нас было задание — написать стихотворение к годовщине Октябрьской революции. Я написал:
В день Октябрьской революции Будем мы ходить по улицам, Лозунги читать, Всех с победой поздравлять. Припев: Бились, бились, — Все буржуи покорились.Потом сочиняли стихотворения к годовщине смерти Ленина. Вспоминая свое стихотворение на эту тему, могу сказать, что оно было идеологически выдержано, соответствовало законам стихосложения, но настолько нелепо, что привести его не решаюсь. Наверное, я и тогда смутно чувствовал его нелепость, потому что не стал сочинять стихи к двадцатилетию революции пятого года и удивился таланту своего друга Изи Колосовича, так закончившего стихотворение:
Через двенадцать лет случилося событие, И встали все под знамя Октября.В шестой группе по собственной инициативе я стал писать стихи из школьной жизни, и их помещали в школьную стенгазету. Почти все они забылись. Помню начало стихотворения — подражание Некрасову.
У дверей учительской