Конспект
Шрифт:
25.
Дома застал Майоровых. Сразу сообщил, куда собрался поступать.
— Что это за градостроение? — спросил Сережа. — И тут мудрят.
Оригинальничаешь? — спросил отец. За меня заступился Федя: специальность нужная, с большим будущим — строятся новые города, придет время — и старые будут реконструировать.
— Не все профессии существуют со дня сотворения мира, — сказал он, — в каждую эпоху появляются новые.
— Это не совсем новая профессия, — начал, было, я, вспомнив, что успел мне сказать Эйнгорн, —
Но меня уже не слушали. Нина вспомнила, как я во дворе строил города, поднялся шум и смех, и больше всех смеялась Нина.
— Вот подишь ты! — сказал Сережа. — Как предвидел, что появится такая специальность.
— Я за тебя очень рада, — сказала Галя.
— Не спеши радоваться — еще сглазишь, — сказала Лиза. — Прежде поступить надо.
— А я-то надеялся, что ты будешь инженером, — сказал отец.
— Ну, папа! Мне же скоро пойдет третий десяток.
— Ну, если третий десяток!.. — Отец развел руками, снова все засмеялись, а Нина сказала:
— И хорошо, что не будешь инженером. Не надо инженером — их все время арестовывают.
Бабуся улыбалась и говорила:
— От i добре, от i добре...
— Садись обедать, — сказала Лиза. — А я-то думала — куда это ты завеялся!
Я обедал, отец просматривал многостраничную анкету.
— Бабушки, дедушки, дяди, тети, был ли, не был, состоял, не состоял, участвовал, не участвовал, имел, не имел... — Нахмурился и добавил: — Пиши все, как есть, ничего не скрывая.
Пусть лучше не примут, чем потом выгонят с позором.
На пару минут настала тишина.
В канцелярии института, когда я брал анкету, прочел объявление-рекомендацию поступающим на градостроительный факультет: если есть рисунки, сдать их вместе с документами. Отобрал несколько нарисованных в разное время городских пейзажей, но без элементов фантазии. Солидная дама, у которой я брал анкету, просматривает заявление, документы, анкету. В комнате еще несколько человек, прекративших разговор при моем появлении.
— Вот еще рисунки, — говорю я.
— Покажите, пожалуйста, — говорит пожилой человек. Вопросительно смотрю на даму.
— Покажите, вас же просят. Столпились возле рисунков, рассматривают и обсуждают.
— Вы только городские пейзажи рисуете?
— Нет, почему же? На чем бы это? Не найдется ли у вас бумаги?
— А вот, пожалуйста, — говорит тот, кто просил посмотреть мои рисунки, и переворачивает один из них.
— А чем?
— Подойдет? — он протягивает мне карандаш негро.
Перед глазами голова Эйнгорна в профиль, вижу ее и на бумаге, несколько штрихов, и готово. Оживление, шум стихает.
— Давно знаете Александра Львовича?
— Нет. На днях видел его в институте и поговорил с ним.
— Ну, вот что. На экзамен можете не приходить, ставлю вам 5. Как ваша фамилия? Не беспокойтесь, не забуду. — Он вынимает блокнот и записывает мою фамилию.
В этом году на Украине были восстановлены университеты, ликвидированные
— Там же, кажется, надо хорошо рисовать.
— А вот! — и протянул ему и Рубану их изображения. Они удивились тому, что я рисую, удивились сходству, попросили оставить им рисунки на память и подписать их.
— Стоило тут сидеть с такими способностями? — спросил Рубан. Я посчитал этот вопрос риторическим — ответить мне на него было бы трудно.
— Я такими способностями не обладаю, — сказал Изъян, — и буду поступать во вновь открытый университет.
— На физико-математический? — спросил Рубан.
— Конечно.
— Ты смотри, — сказал Байдученко Рубану, — какие мы с тобой таланты вырастили.
В конце июля — команда: завтра выезжать на уборку урожая. Изъяна, как болевшего туберкулезом, на сельскохозяйственные работы не брали. Бросился к Байдученко, он пошел к начальству и, вернувшись, сообщил: это не произвол начальства, а указание свыше. Экзамены — не причина для отказа от поездки.
— Не поеду и на работу больше не пойду. Буду сдавать экзамены.
— Петя, не горячитесь. Идите в институт, выясняйте обстановку. В приемной института та же солидная дама сказала:
— Не беспокойтесь. Сейчас все в таком положении, вступительные экзамены отложены.
Когда вернетесь, тогда и будете сдавать.
Доехали до Золочева. Городок — как большое село, сплошь хаты под соломенными крышами. Полдня шли на запад. Прошли село, долго тянувшееся вдоль пыльной дороги. Двери многих хат крест-накрест забиты досками. Ни души, ни собаки, ни кошки. Не слышно птиц. Бурьян во дворах и вдоль плетней. Солнцепек, но кто-то из идущих впереди снял головной убор, а за ним сняли почти все. Смолкли разговоры. Слышны наши шаги, и больше никаких звуков. Пройдя село, долго на него оглядывались и долго молчали.
По ночам на горизонте светилось зарево. Говорили, что это огни над Харьковом и что до Харькова пятьдесят километров. На еду затирка и затирка, иногда галушки. Несколько человек и я мучались запорами, но потом у меня все наладилось само собой. Однажды приехала машина, из нее вышли люди в белых халатах и среди них Вера Кунцевич. Я ей обрадовался, подбежал к ней, поздоровался. Это была бригада, объезжавшая работающих на селе и оказывающая при необходимости медицинскую помощь.
— Ты же не лечащий врач.