Констанция. Книга первая
Шрифт:
— Я попробую.
Филипп тяжело поднялся и, переобувшись, направился к комнате матери. Он постучал и долго ждал ответа.
Наконец он услышал слабый голос:
— Филипп, входи.
Скрипнула дверь, и Филипп Абинье переступил порог. В этой комнате все оставалось таким же, как и при жизни его отца: те же стулья, тот же стол, та же кровать и тот же большой почерневший гердероб.
Филипп вздрогнул, понимая, что и в гардеробе все осталось по-прежнему, понимая, что мать все так же как и прежде не может поверить, что отца
Он подошел к столу, где в идеальном порядке были разложены трубка, шляпа и перчатки отца. Он прикоснулся пальцем к шершавой пересохшей замше перчаток
И почувствовал на себе недовольный и настороженный взгляд матери.
— Это перчатки отца, — сказала Этель, садясь в кровати.
— Я знаю, мама, я просто хотел к ним прикоснуться. На столике возле кровати стояли тарелки, чашки с едой, но по всему было видно, что Этель не прикоснулась к ним. Ее пальцы поглаживали обложку Библии, словно пытаясь расправить невидимую складку. Ее движения напоминали движения слепой, пытающейся нао-щупь разобрать, что же находится у нее в руках.
— Ты ничего не ела, мама. Так же нельзя, ты же совсем ослабеешь.
— Я чувствую себя прекрасно, — сказала Этель, и от этих слов сердце Филиппа сжалось.
Мать выглядела истощенной. Ее лицо за последние дни осунулось, на лбу появилось еще несколько морщин, а ее некогда пышные темные волосы были сплошь седыми.
Филипп подошел к матери и острожно накрыл своей крепкой ладонью ее почти прозрачную хрупкую руку.
Мама, так нельзя, ты должна есть, ты нужна нам с Лилиан.
Я же говорю тебе, Филипп, я чувствую себя прекрасно. Человек должен есть один раз в неделю.
Филипп с изумлением посмотрел на мать.
— Что такое ты говоришь, мама? Женщина отстранилась и раскрыла книгу. Ее пальцы вновь пробежали по буквам.
— Вот здесь написано, что надо хранить верность, и я пытаюсь жить так, как написано в этой книге.
— Может быть, ты хочешь чего-нибудь особенного, мама? Скажи, я сделаю для тебя все, что в моих силах.
Женщина задумалась, ее взгляд сделался отстраненным и вдруг на ее лице появилась улыбка, робкая и беспомощная, как у ребенка.
— Знаешь, дорогой сын, когда отец был еще жив, вы ходили с ним на рыбалку…
— Да, я помню! — воскликнул Филипп, радуясь, что мать хоть чем-то заинтересовалась. — Я помню, как мы ходили с ним к холмам, к водопаду, и на самом краю наших владений ловили рыбу.
— Ты помнишь, — задумчиво проговорила мать, — а я думала — забыл.
— Ну как же, ведь мы ходили с отцом…
— А я помню, — говорила Этель, — как вы приносили рыбу, я чистила ее, потом готовила. А потом мы все вместе садились за стол и ужинали. Я помню вкус этой рыбы, хоть прошло столько лет.
Сейчас уже поздно, — сказал Филипп, глядя в темнеющее окно, — а завтра с утра я обязательно пойду к водопаду и постараюсь вернуться домой с форелью. Лилиан приготовит ее, а ты поешь.
Мать
— Не сочти это за каприз, Филипп, но я в самом деле ничего больше не смогу съесть.
Филипп приложил руку к груди и ощутил под своей ладонью скомканное объявление. Он не нашел в себе силы сказать матери, что солдаты ищут ее брата Марселя Бланше. Он вообще решил не беспокоить мать, пока она не придет в себя, и тихо притворив дверь, спустился к сестре.
Та уже кончала готовить пирог. Жарко пылал огонь в очаге.
— Ну как там мать? — поинтересовалась Лилиан, моя руки.
Филипп покачал головой. — Не знаю, что и сказать тебе, сестра. Она отказалась есть. Единственное, на что согласилась — так это поесть рыбы.
— Рыбы? — изумилас» Лилиан. — А где мы ее возьмем?
— Завтра утром я отправлюсь к водопаду и постараюсь поймать форель.
— Если ты ее поймаешь, я с удовольствием ее приготовлю. Но я думаю, Филипп, это тебе не удастся.
— Лилиан, я помню, как мы с отцом ловили ее, помню, как он делал это, а я стоял на берегу и следил за ним. Я помню, как он выбрасывал к моим ногам рыбу, как она подпрыгивала на берегу, а я не давал ей уйти в воду. Я хватал ее, она трепетала в моих руках, а я складывал ее в корзину. А потом мы приносили форель домой, мать чистила ее и готовила.
— Так ты хочешь завтра с утра направиться к водопаду?
— Да, на рассвете я буду уже там и, быть может, на рассвете и вернусь.
— Будь осторожен, ведь там начинаются владения Реньяров. Этот ручей разделяет наши земли.
— Я это знаю, — поморщился Филипп. И тут он достал из-под плаща бумагу.
— Смотри, — и он расправил объявление на столе. Лилиан склонилась и принялась читать.
— Ты показал его матери?
— Нет, что ты, она ничего не знает и пусть лучше находится в неведении. Зачем ей лишние волнения? С нее и так хватает.
— Где ты взял это? — спросила Лилиан.
— Солдаты повесили объявление на столбе в деревне, а я сорвал его.
— Может, не стоило этого делать, Филипп?
— Да нет, никто не видел, как я срывал лист, — Филипп скомкал лист и швырнул его в очаг.
Жарко занялось пламя, слизывая буквы, бумага скорчилась, превратившись в кучу пепла.
— Когда будет готов твой пирог? — будничным голосом поинтересовался Филипп.
— Сейчас поставлю, — сказала Лилиан, — вот только пусть пламя уймется. Через час уже можно будет ужинать.
— Тогда позовешь меня, я хочу немного передохнуть.
Филипп снял плащ и направился в свою комнату. Он долго стоял у окна, глядя на далекие холмы, куда ему предстояло завтра отправиться на рассвете. Ведь он уже около года не был в тех местах, подсознательно избегая возвращаться туда, где раньше бывал с отцом. Слишком яркими и болезненными были эти воспоминания. Филипп боялся увидеть, что в этих местах что — то изменилось, он боялся поранить душу.