Константин Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность

Песковский Матвей Леонтьевич

В Одессе, где умер Ушинский, у него не было буквально ни одной души знакомой; но зато его, если не лично, то по трудам и деятельности, хорошо знал весь одесский педагогический мир, вся мыслящая Одесса. И едва по городу распространилась весть о смерти Ушинского, как около гроба его собралась обширная педагогическая семья. Вдову и детей покойного окружили самыми нежными заботами, совершенно освободив их от всяких хлопот по отпеванию и перевозке тела в Киев, в Выдубицкий монастырь, для погребения. Это внимание разноплеменной, разноязычной Одессы, города, можно сказать, космополитического, очень выразительно охарактеризовано в речи, сказанной в одесском кафедральном соборе профессором богословия, протоиереем М. Павловским, при выносе тела покойного на станцию железной дороги для отправки в Киев.

“Вот тот гроб, перед которым с любовию преклонятся и с благодарностью помолятся многие и многие в

России, – говорил о. М. Павловский. – Преклонится и помолится дитя и возрастный, ученик и учитель, мать и ее дети, начинающий изучать великое дело воспитания и глубоко изучивший множество систем воспитания. Вот тот труженик, которого так долго ждали русская школа и семья, который книгами своими облегчил и сделал из горького сладким учение для дитяти и для его учителя; который связал матерей с их детьми крепкими и святыми узами воспитания; который прочитал незабвенные уроки обучения и воспитания всем воспитывающим и пишущим о воспитании. Вот тот дивный знакомец, которого, никогда не видавши, знаешь, чтишь и любишь, – знаешь по его книгам, наполнившим училища и семьи, чтишь за те разнообразные таланты, которыми так щедро награжден был и из которых ни одного не скрыл он в земле; за те многосторонние и глубокие познания, которые черпал он из себя самого, из своей природы и из образованных стран Европы; любишь за ту всегда живую любовь и за то неустанное терпение, с которыми он одинаково писал и азбуку для детей, и глубокое по взглядам и многостороннее по познаниям сочинение свое о человеке как предмете воспитания; любишь за ту новость взгляда на воспитание, истинность которого почувствовали все, когда прочли, но которую высказал он первый, – ту новость, что “чем меньше возраст учеников, над образованием которых трудится воспитатель, тем больше требуется от него педагогических знаний”. Любишь его за его “Детский мир”, в котором он так легко и так увлекательно знакомит детей с ними самими и с окружающею природою; за его “Родное слово”, по которому русские дети начали изучать и с любовью изучают родную русскую жизнь во всем богатстве русского языка и во всем разнообразии народных поэтических форм. Вот почему и в нашей разноплеменной и разноязычной Одессе, в которой Провидение указало кончину незабвенному Ушинскому, его гроб окружается такою искреннею любовью и молитвой: цену воспитателю русских детей и воспитателей Одесса чувствует если не более, то ни в каком случае не менее других городов России. С миром и благословением отпускаем тебя в путь твой, доблестный труженик, до конца жизни свято служивший святому делу воспитания”.

Действительно, для разноплеменной и разноязычной Одессы факт очень знаменательный, что отпевание Ушинского в соборе и грандиозные проводы от собора до железнодорожной станции (“Куликово поле”) было делом народных учителей, воспитанников педагогических курсов и учащихся одесских народных школ. Это свидетельствовало о большом самосознании народных педагогов. Как ни прискорбна была преждевременная кончина Ушинского, но чествование памяти его в Одессе ясно доказывало, что труды его успели уже в 1870 году принести большие и осязательные результаты, вызвав значительный подъем духа в среде народных педагогов, осмыслив их задачи и цели, общественное положение и роль в собственных их глазах. Это, впрочем, особенно ярко сказалось в горячей речи учителя одного из одесских народных училищ, г-на Росикова, произнесенной им на станции железной дороги, при расставании с телом Ушинского. Вот что между прочим говорил этот учитель:

“Замолчите все считающие дело начального воспитания делом маловажным, делом, не стоящим серьезного внимания; замолчите и проникнитесь глубоким уважением к делу воспитания, ибо есть люди, полагающие жизнь свою за это дело. Вот гроб человека, который всю жизнь свою принес на пользу своих соотечественников. Вот останки труженика, предпринявшего громадный труд: собрать мнения о воспитании, высказанные великими мыслителями в продолжение многих веков, и из этих разноречивых теорий и философских взглядов выработать последнее слово науки о воспитании духовной и физической природы человека, составить руководство, необходимое для всех, кто посвятил себя воспитанию русского юношества. Этим трудом он желал положить конец тому жалкому обучению и воспитанию, какому подвергаются дети в школах, руководимых непризванными и неподготовленными педагогами…

Горе наше велико. На долю нашу выпал жребий не приветствовать, но провожать в невозвратный путь всеми нами любимого ученого. Вспомним же, на прощаньи с гробом сим, и сохраним в сердцах наших все то, что говорил и завещал нам почивший в этом гробе. Он говорил: “Неправильное воспитание тяжело отзывается во всей жизни человека, есть главная причина зла в народе, и ответственность

за это падает прямо на воспитателей”. Он говорил, что для разумного воспитания недостаточно одного терпения и любви к детям, но необходимо при этом изучить и знать их природу. Воспитание детей он считал великим, святым делом и требовал, чтобы к нему относились серьезно. Он сказал: “Преступник, убийца тот, кто берется за воспитание, не зная его”.

Пусть же, сотоварищи, гроб этот пробудит в нас сознание святости долга, которому мы служим; пусть он напомнит нам, что на поприще воспитания мы должны иметь целью благо ближнего. Дадим обещание глубже ознакомиться с мыслями этого благонамеренного и честного труженика. И если каждый из нас сделает хоть сотую долю того, что сделал он, то уже много сделает. Прости же, отец разумной русской школы, друг детей и славный педагог. Вечная память тебе, делавшему дело для дела и трудившемуся для труда! Имя твое будет жить в сердцах наших и в сердцах детей, для блага которых ты не щадил своей жизни”.

Такая же дружная педагогическая семья, искренно проникнутая горем, собралась и в Киеве, для встречи и погребения останков Ушинского. Такою же неподдельною скорбью и задушевностью были проникнуты речи при опускании гроба его в могилу.

Но не Одесса только и Киев чествовали скончавшегося Ушинского: заглянув в столичные и провинциальные газеты за первые месяцы 1871 года, нетрудно убедиться, что в этой скорби принимала участие вся мыслящая часть России. Интеллигентная часть губернских и многих уездных городов, принадлежащая и не принадлежащая к педагогической среде, по собственному почину служила панихиды по Ушинскому. Особенно сильно чувствовали эту утрату учебные заведения, специально занимающиеся подготовкой учителей и очень ясно оттенившие в своих чествованиях памяти Ушинского, что они считают его главным своим учителем и руководителем. Наиболее ярко осветил эту мысль законоучитель Кубанской учительской семинарии О. И. Стась в речи, сказанной им 8 марта 1871 года, на панихиде по Ушинскому. Напомнив, что религия предписывает “поминать своих наставников”, законоучитель продолжал:

“Помня этот долг, мы, воспитатели ваши, пригласили вас, будущих учителей народа, помолиться вместе с нами о вечном упокоении души одного из величайших русских педагогов, К. Д. Ушинского, недавно скончавшегося. Вам, начинающим только приготовляться к делу народного образования, неизвестно, быть может, это имя, но вы скоро узнаете его по его сочинениям; а эти сочинения такого рода, без которых вы шагу не можете сделать в народной школе, которые переживут и нас, и вас, а быть может, и внуков ваших. Когда вы изучите эти сочинения, познакомитесь с жизнью человека, трудившегося над ними, вы полюбите этого человека от всей души, от всего сердца, и не раз, быть может, поникнете мыслью… не раз призадумаетесь над судьбою русского педагога, русского просвещения, русской мысли; не раз вы увлечетесь мыслию этого человека, его духом”.

Как ни выразительно, в общем, это повсеместное чествование памяти Ушинского, но есть еще и нечто другое, ставящее Ушинского совершенно в исключительное положение в ряду всех других русских деятелей. Едва ли найдется другой русский деятель, смерть которого почувствовалась бы так горячо и глубоко даже в самых глухих провинциальных закоулках, куда только судьба забросила развитого священника, образованного сельского учителя и образованную русскую женщину. Там, в этой дикой житейской глуши, свет и тепло таланта Ушинского особенно сильно чувствовались и наиболее ценились. И в этих провинциальных захолустьях по поводу смерти Ушинского немало уронено горячих слез благодарности и за осушение безвинно лившихся прежде горьких детских слез, и за возвышение роли учителя, и за облагорожение положения женщины…

Те обстоятельства, при которых умер Ушинский, т. е. оставаясь вне всякого официального педагогического положения, свободным, независимым, способствовали еще большему возвышению его нравственной личности, закреплению его учения в сознании общества и упрочению его славы.

Смерть его дала сильный толчок всему изданному им. Даже такой серьезный труд, как двухтомная “Педагогическая антропология”, всего через десять лет после смерти Ушинского, в 1881 году, вышла уже пятым изданием. Еще более удивительно распространение его учебных книг. В 1891 году, т. е. через 30 лет после выхода в свет первого издания “Детского мира”, он вышел двадцать седьмым изданием, т. е. почти по одному изданию в год. Успех же “Родного слова” поистине поразителен, даже беспримерен на мировом книжном рынке. В 1892 году, т. е. через 25 лет после выхода в свет первого “Родного слова”, оно вышло девяносто девятым изданием, т. е. почти по четыре издания в год.