Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I
Шрифт:
Недостаточно было бы ответить на эти вопросы цитатами из русских военных изданий, подтверждавших post factum вынужденность вступления Турции в войну, и заявлениями турецких государственных деятелей; нашим ответом может быть лишь документированное изложение обстоятельств, форсировавших активное участие Турции в войне. Обстоятельства эти, в совокупности своей, обнимают долгий исторический период, ближайшим же образом эпоху с 1908 г. и непосредственно – балканский кризис 1912–1913 гг. Изложение их составляет предмет первой части нашей вводной работы; вторая часть посвящена характеристике документального материала настоящего издания.
Не случайно изложение это вводит нас в существо вопроса о возникновении войны 1914 г.: нить, которую мы держим в руках, – вопрос о Проливах, – как надежный путеводитель, ведет нас от одного открытия к другому и, наконец, приводит к заключению, что военно-политическая конъюнктура 1914 г. как для России, так и для других участников воины в существенных своих чертах была предрешена европейской дипломатией задолго – за годы – до момента, когда принимались фатальные решения.
Явственно отграниченной эпохой в истории внешней политики России является так называемое «возвращение России на Ближний Восток», после того как на путях ее закрылись двери на Востоке Среднем и Дальнем. Послевоенные соглашения с Японией и Англией закрепили status quo
В протоколе «Совещания 21 января 1908 г. о положении дел в Малоазиатской Турции и на Балканском полуострове» [1] излагается вступительная речь А.П. Извольского, освещающая общее международное положение следующим образом:
«Два года тому назад самым острым вопросом в области внешних дел было положение на Дальнем Востоке. Благодаря заключенным с Японией договорам по отдельным вопросам, подкрепленным общеполитическим соглашением, положение это значительно изменилось к лучшему. Соглашение с Англией окончательно закрепило таковой результат. В ряду аргументов, приводившихся министром иностранных дел в пользу заключения означенных политических сделок, важное значение им придавалось всегда тому соображению, что Россия может оказаться в близком будущем лицом к лицу с серьезными осложнениями на Ближнем Востоке. Мнением гофмейстера Извольского всегда было, что, если на Дальнем Востоке неблагоприятный для нас оборот событий в значительной степени может быть предотвращен нашими собственными усилиями, то на Ближнем Востоке события зависят не от нас… Здесь могут в любой момент совершиться такие события, которые предотвратить не в нашей воле. Исторические задачи России на турецком Востоке и традиции нашего прошлого поставят ее, в случае таких осложнений, в особенно затруднительное положение. Оставаясь безучастной к ним, она рискует разом потерять плоды вековых усилий, утратить роль великой державы и занять положение государства второстепенного значения, голос которого не слышен…
1
Председатель – Столыпин (председатель Совета министров), члены: министр финансов Коковцов, морской министр Диков, министр иностранных дел Извольский, начальник Генштаба Палицын, за военного министра помощник его Поливанов и помощник министра иностранных дел Губастов; на подлиннике пометка Николая II: «Читал». Опубликован М.Н. Покровским в «Вестнике Нар. ком. ин. дел», 1919 г., № I, с. 19–25.
Предшественник гофмейстера Извольского, граф Ламздорф, держался в отношении балканских дел охранительной политики: он стремился сдерживать Болгарию и вместе с тем поддерживал соглашение с Австрией [2] ; такая политика носит чисто отрицательный характер, она неспособна привести к благоприятному, с точки зрения русских исторических интересов, разрешению балканских вопросов, но зато имеет одно преимущество – способствует замораживанию этих вопросов. Во всяком случае, это не политика серьезных успехов на пути к основным целям, нами преследуемым.
2
В действительности первая попытка проведения такой политики сделана была Лобановым-Ростовским (1895–1896). В посмертном издании мемуаров барона Розена живо охарактеризована «традиционная» русская политика в Сербии, направленная к возбуждению аппетитов в сторону увеличения сербской территории как за счет Турции, так и за счет Австро-Венгрии. С наказом «не идти по стопам своих предшественников» Розен был послан кн. Лобановым-Ростовским в Сербию, но там ожесточенным противником нового «спокойного» курса выступил – рука об руку с русским военным агентом – французский посланник (см.: Rosen. 40 years of diplomacy).
За последнее время этой политике нанесен серьезный удар. Австро-Венгрия не скрывает более своих партикулярных эгоистических стремлений… [3] С другой стороны, серьезное затруднение встретилось ныне на пути осуществления македонских реформ…
Выход из этого трудного положения найти не легко. Его можно бы, при известных условиях, искать в тесном сближении с Англией. Английский посол в С.-Петербурге уже намекал в беседах с гофмейстером Извольским на такую политическую комбинацию, указывая на общность интересов обеих держав в делах Ближнего Востока.
3
Свидание Извольского с Эренталем в Бухлау 15 сентября того же года, опубликование акта об аннексии Боснии и Герцеговины 6 октября (нов. ст.).
На самом деле легко было бы скомбинировать совместные военного характера мероприятия двух государств в Турции. Министр иностранных дел не может не признать, что подобная политика представляет перспективу весьма заманчивую, и он рекомендовал бы ее, при благоприятных условиях, как способную привести к блестящим результатам и содействовать осуществлению исторических целей России на Ближнем Востоке. Но такая политика способна была бы открыть снова турецкий вопрос в его целом…
Весьма важно заранее отдать себе отчет в том, какое положение может занять Россия в случае грядущих осложнений. Должна ли она отнестись к ним пассивно, сделать все, чтобы избежать затруднений и не быть вовлеченной в борьбу? На этом пути нельзя ждать успехов и правильного ограждения русских интересов. Заняв такую позицию, мы выйдем из будущего политического кризиса уменьшенными, не будем больше великой державой. Или, быть может, мы не находимся ныне в таком положении, чтобы следовало, во что бы то ни стало, отказаться от активной политики?»
В заключение Извольский «готов согласиться с начальником Ген. штаба в том, что турецкие действия вдоль персидской границы представляют серьезные невыгоды для России, но должно заметить, что если мы, со своей стороны, предпримем какие-либо агрессивные действия на азиатской границе Турции, то это неминуемо повлечет за собой осложнения на Ближнем Востоке. Наши военные мероприятия истолкованы были бы на Балканском
Помощник военного министра генерал Поливанов заявил, что «армия наша не может считаться приведенной в порядок»; морской министр – что «Черноморский флот в настоящее время не готов к военным действиям» против Босфора, на необходимость которых указал начальник Генштаба; министр финансов – что война с Турцией из-за Персии была бы «осуждена народным самосознанием». После этого Извольский «считает долгом еще раз обратить внимание на необходимость выяснить, представляется ли возможным сойти с почвы строго охранительной политики, которой Россия придерживалась до сих пор и которая способна привести нас к весьма невыгодным результатам, или он может говорить с твердостью, подобающей министру иностранных дел великой державы, уверенному в возможности для нее решительно отстаивать свои интересы». На это последовал категорический ответ Столыпина, считавшего «долгом решительно заявить, что в настоящее время министр иностранных дел ни на какую поддержку для решительной политики рассчитывать не может. Новая мобилизация в России придала бы силы революции, из которой мы только что начинаем выходить… В такую минуту нельзя решаться на авантюры или даже активно проявлять инициативу в международных делах. Через несколько лет, когда мы достигнем полного успокоения, Россия снова заговорит прежним языком. Иная политика, кроме строго оборонительной, была бы в настоящее время бредом ненормального правительства, и она повлекла бы за собой опасность для династии. Статс-секретарь Столыпин считает поэтому долгом категорически заявить, что в настоящее время никакая мобилизация ни под каким видом невозможна», в случае же «серьезных осложнений на Балканах придется надеяться лишь на дипломатическое искусство министра иностранных дел; в руках его теперь рычаг без точки опоры, но России необходима передышка, после которой она укрепится и снова займет принадлежащий ей ранг великой державы».
Через неделю – 28 января того же года – состоялось заседание совета государственной обороны «по вопросу о подготовке к войне с Турцией», которое признало, что «вследствие крайнего расстройства материальной части в армии и неблагоприятного внутреннего состояния необходимо ныне избегать принятия таких агрессивных действий, которые могут вызвать политические осложнения» и что «основанием для возникновения войны могут служить только такие действия иностранной державы, которые нанесут существенный и очевидный для народного самосознания удар достоинству и чести России».
Трудность положения правительства заключалась в том, что, отказываясь от иной политики, кроме строго оборонительной, «как от бреда, опасного для династии», оно не только становилось под удары влиятельнейших националистических кружков, но и роняло и в более широких, великодердержавно-либеральных кругах тот же самый престиж династии. Таким образом, внутренняя слабость режима создала заколдованный круг – либо риск новой революции, либо дальнейшее падение престижа династии и правительства, – выход из которого сулился лишь в неопределенном будущем, после достижения «полного успокоения». Мысль, что это «полное успокоение» возможно лишь в связи с восстановлением обаяния романовской державы, разумеется, не была чужда и в то время правящим верхам; к ней явным образом склонялся, при постановке своего вопроса в государственном совещании, и министр иностранных дел. Однако решительно возобладало опасение военной неудачи и революции. Извольскому пришлось действовать рычагом «без точки опоры», рассчитывая при охране великодержавного престижа империи исключительно на свое дипломатическое искусство.
Положение это вскрылось с полной ясностью к осени того же 1908 г.
В то время как дипломатическая кампания Извольского в пользу открытия черноморских проливов для военных судов прибрежных черноморских государств кончилась полной неудачей [4] , Эренталь, использовав освещенное цитированными выше дебатами и резолюциями и известное ему во всех деталях состояние русского правительства, провел аннексию Боснии и Герцеговины явочным порядком, в качестве авансированного вознаграждения за несостоявшееся в действительности открытие Проливов. Это пресловутое «поражение Извольского» имело ближайшим своим последствием чрезвычайное возбуждение в русских – в особенности правых – общественных кругах. В Государственной думе, по свидетельству П. Милюкова [5] , «депутаты далеко опережали в своем националистическом азарте технически вышколенное, но, в сущности, тоже националистически настроенное ведомство иностранных дел. Началась усиленная «неославистская агитация». В письме к Нелидову (посол в Париже) Извольский 5 ноября 1908 г. действительно жалуется, что, с одной стороны, в Петербурге «вовсе не склонны из любви к Сербии вести войну», а с другой – задача ликвидации боснийского кризиса чрезвычайно затрудняется шумихой в петербургском обществе и прессе, провоцирующей Сербию и Черногорию на авантюры, в которых Россия не окажет им никакой материальной поддержки. Англия обещает России дипломатическую поддержку, но требует воздействия России на Сербию в умиротворяющем духе (сокращение компенсационных требований); французское правительство также готово поддержать предложение России созвать конференцию, но предупреждает меморандумом 13/26 февраля 1909 г., что требования Сербии ему кажутся неосуществимыми, и так как этот кризис не затрагивает жизненных интересов России, то оно просит русское правительство общими силами предотвратить опасность войны, которая была бы еще менее популярна во Франции. В марте дело дошло до открытых военных приготовлений в Сербии и в Австро-Венгрии. Англо-франко-русские переговоры ведут к совместному давлению на сербское правительство. Извольский 4/17 марта поручает русскому посланнику в Белграде уговорить сербское правительство, ввиду повышающихся с каждым неудовлетворительным ответом сербов требований австрийского правительства, признать аннексию, так как «сербский ответ, вынужденный принудительными мерами, даже если будет заключать категорический отказ от прав на Боснию и Герцеговину, не будет иметь решающего значения для будущей судьбы этих провинций» [6] . Решительное выступление Пурталеса в Петербурге в пользу Австрии вынуждает и русское правительство согласиться на формальную ликвидацию кризиса – отмену ст. 25 Берлинского трактата, и т. д.
4
См.: Материалы по истории франко-русских отношений за 1910–1914 гг.: Сб. секретных дипломатических документов. Имп. росс. Мин. ин. дел. М., 1922. С. 529–530. Проект Извольского, ответ Грэя и последующая фаза переговоров.
5
В статье к десятилетию войны 1914 г. в «Последних известиях».
6
Siebert В. von. Diplomatische Aktenstiicke, zur Geschichte der Ententepolitik. Berlin, 1921. Erstes Kapitel.