Консул

Большаков Валерий Петрович

– Всепроникающее Сокровенное есть не что иное, как праотец природы и великий предок различий. Поистине недосягаемы его дали, потому называют его тайным. Оно столь высоко, что словно шапкой покрывает девять небес…

Настоятель внимательно слушал даоса, ласково улыбаясь, а когда тот окончил речи, заговорил нараспев, и Тиндарид беспомощно завертел головой, стараясь уловить нить в спутках и затяжках изощренного любомудрия.

– А, брось, Сашка, – отмахнулся Лобанов, – диамат все равно круче всех этих Дао…

Часа через два, когда начало уже темнеть, диспут завершился – философы и теологи попросту устали от многословия. Но выглядели

чрезвычайно довольными.

– Наш выход, – понял Сергий.

Первым выступил Эдик, жонглируя факелами, потом кинжалами. Не обжегся и не порезался.

Зрители восхищенно ахали.

Свой номер показали и Тиндарид с Гефестаем – кушан обстреливал эллина из лука, а тот отбивал стрелы парой мечей.

Устроив «потешный бой» вчетвером, преторианцы выказали отличную боевую подготовку, а под конец Сергий расколотил кулаком пару плоских камней, и ногою перешиб прочную доску. Зрители были в восторге.

Опустилась темнота, и служки подожгли бараний жир в плошках светилен. Трепещущее пламя сгустило тени.

Сергий уже хотел было уединиться с Тзаной, как вдруг к нему подсел купец, замеченный Лобановым перед диспутом, и заговорил на внятной латыни:

– Поглядел я на ваши умения и вот что подумал… Вы, слыхал я, за горы собрались? Так и мне туда же. А не пойти ли нам вместе? Лихих людей на пути попадается немало, и вы бы мне здорово помогли, ежели бы выехали со мною охранниками. Как вам это? Злата-серебра не обещаю, но и не обижу – слово Гермая Чёрного дороже золота. Фарра призываю в свидетели, Ардохша и Шиву!

Сергий улыбнулся.

– С хорошим попутчиком дорога сокращается вдвое, – сказал он. – Почему ж не пойти? Только учти, почтенный Гермай, что мы спешим. Поэтому идти будем быстро. Поспеет ли за нами твой караван?

– Поспеет, – усмехнулся купец. – У меня здоровые и выносливые вьючные лошади, умелые погонщики. Да в горах не шибко и разбежишься… Твои условия?

– Нам нужны седла, еда в дороге и корм лошадям. А плата… Если на нас нападут, мы отобьемся. И тогда уж сам решишь, во сколько оценить наши услуги.

– По рукам!

Сергий крепко пожал сухую мозолистую руку Гермая, и повлек Тзану в отведенную ему келью, сохранявшую запах несвежего масла, годами впитывавшийся в каменные стены и земляной пол.

За крохотным оконцем посвистывал ветер с гор. В левом углу, на низком столике, был оставлен ужин.

Но в данную минуту Лобанова интересовала постель – деревянная рама с натянутыми поперек полосками кожи.

Обняв Тзану, он стал целовать ее, сначала бурно, задыхаясь, но потом, придя в себя, продолжил приятный процесс более вдумчиво, со знанием дела.

– Я соскучилась по тебе… – прошептала девушка, прижимаясь, притираясь к возлюбленному.

– И я…

Медленно раздевая Тзану, Сергий забормотал:

– Настоящее искусство брачных покоев глубоко и темно, как водный поток. Совокупляясь, надо применить к себе восемь приобретений, избегая семи потерь. Секрет же подлинного единения Инь и Ян в том, чтобы не позволять семени изливаться наружу…

– Да-а? – промурлыкала Тзана.

Она ласково потерлась об него грудью, водя по коже Сергия отвердевшими сосками.

Темнота в келье сгустилась, но двоим не нужен был свет.

Рано утром контуберний седлал коней – Гермай не поскупился. Сам купец пригнал к монастырю полсотни навьюченных лошадей. Кроме самого Гермая, в поход отправлялся

десяток молчаливых парней верхом на коротконогих конях могучего сложения, что выглядело препотешно.

Густой набатный гул поплыл над Талими – ударили в главный барабан шести локтей в поперечнике.

Проводить караван вышел сам настоятель монастыря. Поклонившись всем пяти буддийским сторонам света, он совершил обряд приношения коней счастья.

– О вы, могучие и несравненные будды и бодхисаттвы! – простер Римпоче сложенные ладони. – Вы, взирающие благосклонными очами на трудные пути земли! Будьте милостивы к путникам, всем идущим и едущим, всем ищущим, всем тоскующим о радости!

Неожиданно поднялся ветер, он дул порывами, взметая пыль и шурша листвой карагачей. Настоятель вдохновился.

– Пусть эти кони, подхваченные четырьмя ветрами священных гор, летят далеко на холмы и равнины! – говорил он с проникновенностью. – Да станут они живыми конями счастья для всех неведомых странников…

Настоятель взмахнул руками, и фигурки лошадей, вырезанные из ткани, полетели по ветру, как листья осенью, уносясь на юг. Туда же лежал путь и живых коней – по долине реки Акес, [37] до самых истоков.

В начале пути река текла спокойно, ее течение охватывали болотистые тугаи с непролазными зарослями камыша и гигантских тростников, скрывающих лошадей со всадниками. А потом долина ужалась до тесного, мрачного каньона. Речной поток грохотал, заглушая голоса, взбаламученная Акес крутилась внизу, перекатывая валуны и выбрасывая перистые фонтаны брызг, а караван двинулся по тропе, над кручами и ревущей водой. Бывало, что кони оступались, иногда падали на сыпких откосах, где разлезшиеся сланцы ползли вниз широкими разливами каменных потоков. Погонщики метались суетливо, спасая товар и животных, а вверху кричали хищные птицы, призывая погибель и предвкушая поживу.

37

В данном случае речь идет о Пяндже.

В верхнем течении Акес успокоилась. На севере ввысь ушли исполинские Комедские горы, [38] невозможно прекрасные, немилосердно крутые, вонзенные в глубину неба, а с юга мокрую глубину долины охватывали исполинским полукольцом горы Индийские, поднявшиеся надменно и недосягаемо. Целый ряд шеститысячников выстроился прямо по курсу, зубчатой линией урезая горизонт. Они были выше этого мира, который по нечаянности подставил им свои равнины. Их покрывал снег, но эти гиганты были белее снега. Они невесомо парили в необъятности небес, подставляя солнцу граненые бока. На заре, когда в долинах лежала сонная тьма, снежные вершины шеститысячников занимались розовым и оттенялись синим. Днем они сверкали ослепительно-белым и голубым, а на закате багровели, чередуя отраженный огонь светила с лиловыми тенями. На их вершинах в самую последнюю очередь угасал солнечный отблеск – мир спал, погруженный во тьму, а на этих горах все еще плавилось закатное золото.

38

Комедские горы– Памир, Индийские– Гиндукуш.