Консьянс блаженный
Шрифт:
— Эй, ты слышишь?
— Да, прекрасно слышу.
— И что ты об этом думаешь?
— Думаю, невелико преступление сделать то, чего он хочет.
— Хорошо, приятель, — обратился жандарм к Бастьену, — не турки же мы какие-нибудь.
— А, в добрый час!
— Слушайте и смотрите, но не произносите ни слова, иначе я вас выведу за ухо или за нос.
— Не сомневайтесь, я буду благоразумным, — пообещал гусар.
— Тихо, сейчас говорит начальство, так что помолчим…
—
Во время этого диалога Консьянсу велели стать напротив помоста, где восседал господин супрефект; у юноши спросили его имя и фамилию, а затем осведомились о причинах, какими он может мотивировать свое освобождение от военной службы.
Тогда он протянул свою подвешенную на перевязи изувеченную руку.
К нему тотчас подошли два хирурга, сняли перевязь и обнажили рану, уже начавшую зарубцовываться.
При виде этой столь характерной раны оба медика обменялись взглядами с супрефектом, а затем друг с другом.
— Молодой человек, — насмешливо спросил один из них, — когда произошел с вами сей несчастный случай, который представляется вам достаточным основанием для уклонения от службы?
— Сударь, — ответил Консьянс, — это случилось со мной в прошедший вторник.
— Через два дня после жеребьевки?
— Да, сударь.
— И следовательно, через два дня после того как вы вытянули номер девятнадцать?
— Да, сударь.
— И что же? — спросил супрефект.
— А вот что, господин супрефект, — объяснил насмешливый хирург. — Случай не нов: древние римляне иногда делали то, что сделал этот парень; однако, поскольку в их эпоху ружье еще не изобрели, они отсекали себе большой палец. Отсечение большого пальца — по-латыни pollex truncatus — практиковалось довольно часто и было настолько знаменательным, что обогатило французский язык словом poltron [4] .
Блеснув эрудицией, врач учтиво приветствовал супрефекта, возвратившего ему приветствие столь же учтиво.
4
Трус (фр.).
— Черрт! Черрт! — прорычал Бастьен. — Похоже, плохо дело!
— Тихо! — одновременно потребовали оба жандарма.
— Вы, молодой человек, слышите, что говорит господин хирург? — спросил супрефект.
— Да, господин, — простодушно ответил Консьянс, — я слышу, но не понимаю.
— Не понимаете, что вы трус?
— Думаю, вы заблуждаетесь, господин супрефект, — столь же просто сказал Консьянс, — я не трус.
— И почему же вы отрубили себе не большой палец,
— Да, я сам, сударь, и, как вы говорите, умышленно.
— Отлично! Он, во всяком случае, не лжец, — заявил супрефект.
— Я никогда не лгал, сударь, — подтвердил юноша. — Да и зачем лгать? Ведь если и удастся обмануть людей, то Бога обмануть невозможно.
— В таком случае, с какой целью вы отрубили себе палец? Так как вы никогда не лжете, скажите нам это.
— Чтобы не уезжать из дома, сударь.
Начальство пребывало в благодушном настроении и расхохоталось.
— Плохо дело, плохо дело! — прошептал Бастьен, покачав головой. — Дурак! Разве он не мог сказать, что все произошло случайно… Ах, будь я на его месте, уж я-то наплел бы им!
— Ну-ка, потише! — цыкнули на него жандармы. — А то мы закроем дверь!
— Да, жандарм, — смирился гусар, — я умолкаю: вы правы.
— Итак, — продолжал задавать вопросы супрефект, — вы не желали уезжать?
— Да, сударь, я желал остаться дома.
— И это не по трусости вы хотели остаться?
— Нет, сударь.
— Тогда в чем же тут причина?
— Дело в том, сударь, — пояснил Консьянс своим серьезным и мягким голосом, — что, уехав, я оставил бы в Арамоне престарелого больного дедушку, который мог бы умереть от голода, и всю в слезах мою бедную дорогую мать, которая могла бы умереть от горя.
Чувство, с каким юноша произнес эти слова, было столь глубоким, что начальство перестало посмеиваться.
— Ах, — прошептал Бастьен, — хорошо сказано, черрт подерри!
— Да помолчите же! — одернули его жандармы.
— Я? Да я ведь ничего не говорил! — возмутился гусар.
Муниципальные чиновники только переглянулись.
Затем супрефект продолжил ряд своих вопросов, мало-помалу превратив их в допрос:
— И кто же внушил вам эту злосчастную мысль отсечь себе палец?
— Вы сами, господин супрефект, — ответил Консьянс.
— Как это я?.. Объяснитесь, пожалуйста! Ведь я впервые вижу вас и разговариваю с вами впервые.
— Это верно, сударь, но один из моих друзей, приезжавший в Суасон в последний понедельник, имел честь видеть вас и беседовать с вами.
— Со мной?.. Один из ваших друзей?..
Тут Бастьен толкнул дверь и просунул голову между двумя ее створками.
— Это был я, мой супрефект, — заявил он. — Вы меня узнаёте?
— Ну, это уж слишком! — зарычали оба жандарма, закрывая створки двери каждый со своей стороны и хватая гусара за шиворот.
— Эй-эй! — закричал Бастьен. — Не давайте волю рукам!.. Вы меня, приятели, чего доброго, еще задушите!