Контора Кука
Шрифт:
— Нет, — сказала Софи.
— Ну, на нет и суда нет, говоря по-русски… — сказал он, и, чтобы уйти от этой щекотливой темы: — Ты знаешь, что павильон сгорел на Октоберфесте? Как раз тот, в котором мы накануне были с Семёновым, — это такой известный русский фотограф, может, слышала?
— Наслышана, — сказала она, — обо всём. И о Семёнове, и о павильоне… Тем более что павильон сгорел одновременно с моей тетрадочкой.
— Так это ты подожгла? — в шутку схватился за голову Ширин.
— Ну а кто ещё, — сказала она, сощурившись, — это горел мой часослов, конечно. А ты и не догадался?
Ширин хотел было задать ещё пару вопросов, чтобы понять на всякий случай, в своём ли девчонка всё-таки… Она напомнила ему в этот момент старуху — нет, не внешне, а глубоко внутренне —
— Война будет, — сказала старуха, — но я не боюсь, следующий я собью. Вот как брошу свою палку, так и собью, увидишь! — она тыкала в небо клюкой, а Лёва, оторвав взгляд от своей красной пасочки, внимательно смотрел на старуху — чтобы всомнить её, глядя на Софи, которая приговаривала «ja-ja…».
«Я-я — я сожгла тетрадочку, я — сожгла балаганчик, в котором ты был и который сам был в моём часослове…» — дочитал Ширин в её глазах…
После этого и началась ситуация .
Паша с самого начала был уверен, что Лиля просто воспользовалась «сценкой» — свидетелями которой стало достаточное количество людей, для того чтобы решить нехитрую шахматную задачку…
Ширин, надо сказать, и вправду — отправился вскоре как миленький в бар без названия, где в тот вечер не было почти никого, и Софи охотно покинула стойку — оставила на своего напарника, открыла кухню, закрыла изнутри на ключ, после чего Ширин наконец имел возможность ознакомиться с сюжетами знаменитых татуировок в полном объёме. И при этом не заблудиться среди всех этих красно-синих нарисованных цветов и человеческих голов на стеблях — раздвигая все эти джунгли руками, он нашёл и настоящий бутон, ну да, ну да… И всё это показалось ему настолько естественным и, как бы сказать… Словосочетание, которое он к месту и не к месту когда-то часто употреблял — ещё в Москве, но тут с точностью до наоборот: «НЕ табуированным трансцендентально» показалось ему это, стало быть, настолько, что… дома, когда Лиля, как бы между прочим, спросила: «Ну что, ты таки трахаешь эту девчонку?» — Ширин, уже не столько и охмурённый (понятно было — Софи ясно ему дала понять, когда они покидали кухню, что это был вот именно one stand, ничего больше), сколько всё ещё обкуренный и пьяный, ляпнул: «Да, а чё… Трахнуть барменшу — это же как выпить стакан… помнишь „теорию стакана воды“, что делать…»
— Ну, тогда и я тебе в чём-то признаюсь, дорогой , — сказала Лиля таким тоном, что…
— Ты чего? — сразу спохватился Ширин и встряхнул головой. — Я же пошутил…
— Ты у нас известный шутник… Зато я не шучу.
И в результате этой простой комбинации — во всяком случае, Паша, как не совсем посторонний, но всё-таки наблюдатель (он жил в этой семье достаточно, чтобы понять, как там всё это функционировало, — фигура умолчания, примерно описываемая формулой «я не желаю знать, что ты знаешь», — в общем, некий статус-кво, навязанный Ширину… его скво ещё в Мо-скве… — как он сам же Паше после этого признавался, пьяно «плачась в жилетку», но всё равно не договаривая всего до конца, а вместо этого дурача самого себя каламбурами), был уверен, что всё это было не чем иным, как Лилькиной задумкой (может быть, и не самой «лёгкой на передок» бабы на свете, но… где-то в передних рядах, да, «скажи мне, кто твой друг», — а ближайшая её подруга — это Кома… да и вообще, это же был почти секрет Полишинеля, думал Паша, что у Лили «финансы поют романсы, служебные»).
(Может быть, мы забыли сказать: Лиля работала бухгалтером в довольно известной крупной фирме.)
И для Паши ясно было,
И в результате нескольких дней, проведенных в семейных разборках, Ширин переместился — «подселился» к Паше, который располагал не самой большой, мягко говоря, жилплощадью, но зато флэт его был холостяцким, а жить в окружении чад и домочадцев своих дорогих друзей (половина которых после развода, как минимум, должна была точно перейти на сторону Лили, и надо было ещё понять, кто куда), всех этих деток, прибегающих с уроков, крики которых и раньше-то были ему укором, а теперь, когда разбежались после тридцати лет… «вот если бы были дети… а так ведь — вообще ничего не остаётся, одинокая старость…», такие ведь мысли…
Правда, в самом начале Ширин был настроен воинственно, и когда Паша уговаривал его вернуться — как будто его там ждали… Ну, попытаться ещё раз поговорить, по душам, все же люди… Ширин говорил, что всё, с него хватит «старой коровы», что он начинает новую жизнь .
Но после того как Софи перестала брать трубку, он тупо запил.
На работе он давно уже не был, возможно, его уже оттуда уволили, он не мог точно вспомнить, что он там в последний раз сказал, и потому боялся звонить, чтобы не разрушить свою же легенду, «вот вспомню, тогда и позвоню…»
Паше хотелось внушить Ширину мысль о том, что ему необходимо связаться со своим непосредственным начальством, но как-то язык не поворачивался давать «старшему товарищу» такие советы… зато он напирал всячески на то, что «они с Лилей — одно целое», что им просто необходимо — для мира во всём мире — жить вместе, что он, Паша, их просто даже не представляет по отдельности…
— Ну как не представляешь? — криво ухмылялся небритый Ширин. — А вот же я…
Паша хотел сказать, что Ширин совсем не похож на себя недельной давности, не говоря уже о двухнедельной… но молчал. Или уговаривал Ширина не пить: «сердце…» — но тот говорил, что теперь уже нельзя так резко соскакивать, вот от этого сердце может и не выдержать, не-не, пить сейчас резко нельзя бросать — ни в коем случае, он обещал начать «половинить», но пока это всё были пустые обещания и полные стаканы, и снова они чокались, и Паша «четвертинил», а потом просто уже не составлял компании: «завтра на работу»; Ширин посылал ему «воздушный чок» и опрокидывал водку или виски в одиночку.
Всё это Паша гораздо красочнее, чем это сделали мы, полагая, что не нужно это подробно описывать: запой — он и в Африке запой, nicht wahr… [48] описал Лиле, когда она позвонила ему на мобильный.
Он был на работе и, быстро сказав в трубку на немецком: «Варте маль» [49] , — встал и вышел в коридор.
— У тебя там что, русские сотрудники появились? — спросила Лиля.
— Да нет, просто я не хочу думать, что говорить, имена, да и многие слова, понятны же на всех языках… Так вот. Говорю на эсперанто: караул! Если его сейчас же не вывести из этого состояния…
48
Не правда ли (нем.).
49
Warte mal (нем.) — погоди-ка.