Контора Кука
Шрифт:
Последнее — парафраз — промелькнул у него в голове чуть позже ещё раз — после того как в сельском трактире, куда они завернули (Нехоженый сказал, что уже проголодался. Дома у Симбирских бедняга не позавтракал — те ещё спали), Паша выпил кофе и съел штрудель с тёплой ванильной подливой, Нехоженый подкреплялся белыми сосисками со сладкой горчицей… и они снова разговорились о книге, которая как бы их и познакомила…
Ну да, «о Пастернаке, о Шиллере, о славе…»
Паша то есть, услышав старую тему — какое-то новое соображение пришло Нехоженому в голову по поводу всей этой истории с Живаго… и Паша хотел сказать, что ему надоела эта тема (вдруг подумав, что понятно же, почему Нехоженого это так волнует… нет, не чёрт-дьявол, кагэбэ-цэрэу… а вот именно: нобелевка! ), но решил —
— А вы знаете, — сказал Паша, — что в статье об «Отмытом романе» в «Зюддойче цайтунг»…
— Но это же левая газета! — воскликнул Нехоженый таким тоном, что как бы и не о чем тут уже больше говорить… Но он всё же добавил: — Как можно её читать! — после чего положил нож и вилку.
Паша чуть было не сказал «ну так а я какой?», но… вместо этого он подумал — молча, — от пересказа статьи в «левой» газете «Зюддойче цайтунг» о книге… он легко отказался — он ведь думал это сделать из вежливости, только для поддержания беседы, да… А раз уж она левая… «То о чём уже тут говорить», — подумал он, и в голове его машинально прокрутились старые… зубчатые колёсики… «больше всего после коммунистов не люблю анти…» — и всё это в свою очередь показалось вдруг Паше таким ржавым… что Паша улыбнулся, пожал плечами и вообще ничего не сказал.
Но о левых и правых вспомнить всё-таки пришлось.
Чуть позже, когда он подумал, что не сказанное за завтраком как-то сказалось впоследствии — в том смысле, в каком не сказанное вообще иногда на чём-то сказывается … — и это была ещё не самая иррациональная мысль в ряду тех, что мелькали в его голове, когда он вынужден был сесть налево, то есть за руль, наш герой, да, у которого вообще-то не было прав.
Я не уверен, что нам с вами удастся распутать клубок мыслей, который катался у Паши в голове во время нелепого роуд-муви, в котором он неожиданно для себя оказался, но… по крайней мере, чтобы попытаться, нужно для начала сказать, что, собственно, произошло — отчего Нехоженый и Шестопалов вдруг поменялись местами, как будто левому полагается сидеть только слева, даже если он вслух не назвался груздём — полезай, да… а правому, соответственно, — справа, как в какой-то абсурдистской механистической пьесе…
На самом деле было так: когда они ехали вверх по серпантину, Нехоженый ни слова не сказал о том, что он боится высоты, и не просто боится, а — болезненно.
Ведь можно было остаться на первом, нижнем озере, это было бы проще всего, но нет же, ни слова не говоря о своём синдроме, Нехоженый быстро поднялся по серпантину ко второму — он сказал, что ему непременно туда хочется, на верхнее… Что-то он читал о нём, огромная глубина — двести метров, от чего, говорят, какой-то необыкновенный цвет воды… Миф о гигантском соме, что живёт там на дне… ну да, ну да, у каждого озера своя Несси…
Оба озера были соединены между собой, и там была плотина с одной из первых гидроэлектростанций на планете, во всяком случае, так Паша говорил Нехоженому, пока тот лихо поворачивал руль направо и кивал своей большой головой…
— …Смотрите-ка, Мюнхен ваш… и освещение электрическое впервые было там — уличное, фонари… в общем, не просто «Мюнхен светился», а — «первым»…
— Ну да, — сказал Паша. — Просто родина электричества… И белые сосиски, кстати, здесь изобрели, в забегаловке на Мариенплац, примерно тогда же, когда и улицы впервые осветили… Может быть, поэтому забегаловка называется «К вечному свету!». И этим город гордится больше всего — изобретением белых со…
— Вы любите Платонова…
— Ну да…
И так далее — так они взобрались-взвинтились к верхнему озеру, плотнее окружённому горами, часть из которых была с покрытыми снегом вершинами, да и склоны уже белели… и обходить всё это «О-зеро» — как его («по-битовски» — сам же и уточнил) назвал Нехоженый — они не стали, но немного прошлись вдоль воды…
Паша только здесь заметил, что Нехоженый прихрамывает, но не сильно, ходьбе это не мешало — это было явно что-то давнее… И останавливались они вовсе не из-за его хромоты, а — от красоты, ну да, ну да: Нехоженый стоял неподвижно, смотрел на тяжёлую кобальтовую воду, на ветви деревьев, которые в неё опускались, на отражение горы, на дальний берег, покрытый синей «тайгой», как он выразился, прежде чем замолчал…
Дух, казалось, вот только теперь и веет там, где всегда хотел…
А Нехоженый только изредка издавал что-то бессловесное, больше похожее на вздох, типа «да-а-а», но в основном они, к радости Паши, час примерно молча общались с тем, что оба — может быть, немножко в разной степени — мнили природой…
Ну да, и только когда пошли к машине, Нехоженый нарушил эту тишину, Нехоженый заговорил… и Паше в первый момент показалось, что он неправильно его понял — ветер как-то перекрутил слова профессора…
— Нет, вы всё правильно поняли, — сказал Нехоженый, — вам придётся сесть за руль.
Паша не стал спрашивать, сошел он с ума или не сошел… Он просто признался, что у него нет прав.
— И тем не менее, — сказал Нехоженый, и вот тут уже Паша не выдержал:
— Вы что, с ума сошли?
— Называйте это как хотите… У меня синдром вертиго, понимаете… Боязнь высоты, я ничего не могу с этим поделать.
— Но сюда же вы преспокойно ехали! — ещё больше удивился Паша.
— Это возникает от нарушения симметричности сенсорных сигналов, поступающих в мозг от вестибулярного аппарата с обеих сторон головы… Когда мы ехали сюда, я был не так близко от края.
— Какого ещё края? А, ну да…
— Вот именно, края пропасти. А назад я буду слишком близко… к ней, и я не смогу — просто не смогу при этом вести машину. Поймите!
Паша понял, что Нехоженый, как ни странно, не шутит…
— Ну неужели вы никогда не водили машину? — сказал Нехоженый. — Только спуститься, потихоньку, очень медленно, еле-еле, я вам покажу… нога всё время на педали, не убирайте её ни на секунду… а там внизу сразу же пересядем.
И вот так они спускались — Паша ближе к краю, вцепившись в руль мёртвой хваткой, покрывшись противным холодным потом… «впрочем, пот мог быть и от прогулки, слишком тёплый свитер, sweetheart… — думал он, — всё-таки солнце в горах, ничего страшного, мы с тобой сделаем это…» — думал он, поворачивая руль всё время налево, и где-то за одним из поворотов ему невольно вспомнилось… как Семёнов учил его водить — один раз в жизни, они ехали откуда-то на семёновском джипе, с какой-то загородной вечеринки, кажется, производителей спиртного… и дистрибьюторов, да… и где-то ещё даже не на кольцевой… «Сейчас я покажу тебе, что такое русский обгон», — сказал Семёнов и съехал через обочину в чистое поле, смеясь, как он тогда уже смеялся, немного жутковато то есть… А в доску пьяным ездить он начал ещё раньше… Хотя ничего страшного в тот раз как раз не было: длинный поезд, составленный из застрявших машин, остался выше — на трассе, они съехали вниз, превратились в этакий отцепившийся зелёный вагон-фургон. «Давай я тебя тогда уже поучу немного водить», — сказал Семёнов… Поле было плоское — поле, ну да, и голое, всё собрано или выгорело, и некуда было там врезаться, колоски только звенели, пустота, марево… они поменялись местами — с Семёновым, да… и Паша немного повертел руль, так что даже голова закружилась, как на детском автодроме… Вот и всё, что было у него из «школы вождения», «русский обгон», — покатавшись по полю, они пересели, и семёновский джип вынырнул перед первой машиной пробки, и они помчались по шоссе дальше…
И всё это, этот «урок», лучше было бы сейчас не вспоминать, но память ведь работает на автопилоте, особенно когда ты вот так вцепился руками в руль…
Нехоженый отвернулся и, кажется, закрыл глаза, чтобы не видеть не только край, но и руки Паши… а может, и то, что будет за краем…
Краем глаза… Паша это заметил, писатель как будто бы спал, и Паша подумал, что… может быть, он специально всё это подстроил… Какого хрена?.. А-а-а… жить надоело, ну да, в пропасть — пропасть… такой придумал себе конец, вместе с единственным своим читателем… Но нет, — хотя Паша и покрылся новой порцией пота, и теперь уже точно не от свитера… он подумал, что наверняка не было у Нехоженого никаких таких замыслов…