Конторщица-2

Фонд А.

Тьфу, ты.

В общем, в результате я отправилась на встречу одноклассников в джинсах.

Школа деревни Красный Маяк находилась в небольшом одноэтажном здании, вытянутом буквой «Г» и напоминающим больше амбулаторию, чем общеобразовательное заведение. Клумба перед входом была густо засажена бархатцами, весь школьный двор утопал в яблонях-антоновках, а у забора в зарослях мясистых лопухов и глухой крапивы снисходительно паслись пресыщенные козы. В глубине двора торчали две старых теплицы

и кочегарка красного кирпича.

Я вошла в дверь, над которой полыхала многообещающая надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», и осмотрелась. Нас собралось немного, примерно с десяток. Как оказалось, потом, это была встреча не только лидочкиного класса, а еще одноклассников на год старше и на год младше. Классы здесь были крайне малочисленными, к примеру, в Лидочкином — училось четверо.

Встречей рулила пожилая учительница, с неожиданно традиционным именем Марьиванна. Она была классным руководителем и заодно вела почти все гуманитарные предметы в школе.

Аниматором Марьиванна оказалась понимающим, так что после очень краткого и поспешного торжественного приветствия, вялого чтения стихов и порций ахов-вздохов, мы облегченно вручили ей гладиолусы, под старенький баян недружным хором исполнили песню «Вместе весело шагать» (и потом еще какую-то, про картошку), и, с чувством выполненного долга, наконец-то, сели пить чай с домашним пирогом.

В той, прошлой жизни, посещение встречи одноклассников по размаху и масштабу было сродни Королевскому Уимблдону, если не больше. Помню, все выделывались, как умели, демонстрируя пренебрежение к менее успешным одноклассникам, особо выделяя, если кто постарел, потолстел, не смог сделать карьеру и все такое. Здесь же было простенько и душевно: собрались, тихо повспоминали разные истории из школьной жизни, где-то посмеялись, где-то погрустили, но успехами не мерялись. Даже на мои джинсы ничего не сказали.

В общем, понравилось.

Марьиванна была из той, старой, породы советского учителя-интеллигента на селе. Она разговаривала исключительно на языке Горького, Паустовского и Державина (ага, все эти «ветр», «глас», «вострепещут»…). И, соответственно, ожидала от окружающих того же. В ее присутствии селяне не матерились, старались обильно не дышать чесноком и перегаром, и здоровались всегда уважительно первыми.

В общем, пока лидочкины одноклассники старательно исполняли песни под баян, я решила выяснить, в чем суть конфликта между переводчиками при разных художественных переводах Бальмонта.

— Бальмонт переводил со многих языков.., — задумалась Марьиванна, но я невежливо перебила.

— Нет же, кто именно переводил стихи Бальмонта на русский язык и в чем там отличия?

— Ох, Скобелева, Скобелева, — вздохнула Марьиванна, — как была ты троечницей,

так и поныне не блещешь. Ну какие еще переводы Бальмонта? Он же писал исконно на русском!

— Как на русском..? — только и смогла выдавить я.

Марьиванна еще раз вздохнула, покачала головой и вышла из класса. Вернулась она с потрепанной книгой.

— Вот, сама погляди.

Я полистала. И зависла.

Марьиванна еще что-то говорила мне, а я сидела с отсутствующим взглядом. Сердце глухо бухало, отдавая в висках: Иван Тимофеевич соврал. Меня окружают лжецы.

— Лида, что случилось? — наконец, заметила мое состояние классная.

— Мне позвонить надо, — пробормотала я, резко вставая. — Где здесь телефон?

— Какой еще телефон? — удивилась Марьиванна. — Телефон в сельсовете только. Но он закрыт, выходной же.

Я расстроенно сникла — не доживу до завтра, внутри все аж кипит.

Увидев, как я расстроилась, Мариванна решительно сказала:

— Ладно, пойдем-ка, сегодня сельсовет сторожит Никитин.

— А он пустит? — усомнилась я.

— Так Алёша — мой ученик, — пожала плечами Марьиванна, мол, еще чего. — В нашей деревне все — мои ученики.

…

Я набрала знакомый номер.

Трубку долго не брали, наконец, издалека, сквозь треск послышался голос Ивана Тимофеевича:

— Алло? Слушаю! — закричал он в трубку.

— Иван Тимофеевич, это я, Лида Горшкова, — сказала я.

— Что? Алё! Алё! Лида? Лида, это ты?! Что случилось? — в голосе соседа отчетливо послышалось беспокойство.

— Иван Трофимович, а ведь Нора Георгиевна никогда Бальмонта не переводила, да?

— Ну, конечно нет! — Иван Тимофеевич расхохотался, весело. — Это же наш, русский поэт. А переводы он сам делал. Прекрасные, между прочим, переводы.

— Зачем же вы меня обманули? — молвила я, помертвевшими губами.

— Ну, во-первых, чтоб ты успокоилась и не ругалась из-за ерунды с Риммой Марковной, я-то думал — пошучу, мы посмеемся и всё. Кто бы подумал, что ты на филолога поступила, а таких вещей не знаешь, — уел меня сосед и уши мои запылали.

— Так Нора Георгиевна не переводчик?

— Переводчик, почему же?! Просто переводила она другое. Да сама у нее спроси.

В трубке пошли гудки…

Марьиванна посмотрела на меня, с тревогой:

— Лида, что случилось?

— Да понимаете… — неожиданно для самой себя я выложила пожилой учительнице все, и как взяла Римму Марковну домой, и как она сперва старалась, все готовила, а потом Светку взяла, практически поставив меня перед фактом, и про войну ее с Норой Георгиевной, и про переводы Бальмонта, о которых наврал мне Иван Тимофеевич… в общем — все рассказала.

— Лида, Лида, совсем ты запуталась, — покачала седой головой учительница. — Ты циклишься на каких-то дрянных мелочах, вместо того, чтоб зреть вперед, в будущее.