Конторщица-2

Фонд А.

На перевернутой деревянной катушке для стальных тросов, накрытой куском фанеры и символизирующей стол, громоздились ряды запотевших бутылок с пивом, несколько трехлитровых банок (тоже с пивом), штук семь бутылок водки, а из закуси были только прошлогодние яблоки, причем зеленые и порядком уже сморщенные («зелёпухи», как пренебрежительно сказал Егоров), да еще кулек подтаявших ирисок «Тузик». Поэтому жаренная рыбка от Риммы Марковны была встречена бурными овациями и одобрительным утробным рёвом местного кота Барсика с продувной рожей,

который жил прямо здесь, в гаражах и ангарах, и бдительно охранял их от врагов.

Мне вручили доверху наполненный стакан пива (от водки я благоразумно воздержалась) и народ вернулся к обсуждению, прерванному моим появлением.

— И вот как жить?! — уставился на всех мутным взглядом Генка. — Как?!

— Э-э-эх!! — Егоров с ненавистью посмотрел на запотевший стакан с водкой, внезапно хекнул и опрокинул всё залпом в рот. А ему уже совали другой стакан, с пивом для запивона.

— Это всё пошло! — заявила Мина, брезгливо отставила опустевший стакан и злобно пыхнула сигаретой, выпустив концентрированную сизоватую струю. Табачный дым обтекал засиженную мухами тусклую лампочку, создавая вокруг нуарный ореол таинственности. — Обывательщина!

— Обывательщина?! — возмутился Генка и так махнул рукой, что чуть не пролил на себя пиво, — А как же гражданское мужество? Ты посмотри! Посмотри! Его же все теперь ругают! И «Комсомольская правда», и «Литературная газета»!

— И «Правда».., — поддакнул чернявый парень из тракторного (имени его я так и не запомнила).

— Да, в «Правде» тоже очень резкая статья была, — поддержала его Максимова и вдруг ловко хлопнула полстакана водки, не закусывая.

У меня аж глаза на лоб полезли — ну от нее вот такого я не ожидала.

Мунтяну тоже выпил, зажевал рыбкой и вдруг заговорил, печально и значительно:

— Слышите, как уходит время?

Все прислушались, но кроме хриплого голоса Криса Нормана и вторящей ему Сьюзи Кватро «Stumblin In 1978» больше ничего слышно не было.

— Я вот сейчас почитаю вам его стихи, и вы поймете! — перебивая Мунтяну, воскликнула Максимова и завывающим, чуть заплетающимся голосом принялась читать переписанные в коленкоровую тетрадку строки с вяло провисающей рифмой. Из всего потока сознания я разобрала только «соглядатай», «предательство», «искупление», «яма» и «Христа-Спасителя». Все в кучу оно у меня никак не складывалось, но остальные слушали очень внимательно и даже торжественно, кроме меня и мяукающего Барсика, требующего еще рыбки.

— «И я продам вас, я предам вас!..» — надрывалась Максимова, а вокруг нее, помахивая сосисочным хвостом, озабоченно наматывал круги Барсик, стараясь не наступать на отбрасываемую катушкой тень.

Мне было скучно.

— Ну вот! А они говорят — враг! — возмутился еще какой-то парень с тракторного (вроде Иван, но, может, и Олег).

— Все ждут, как мы будем реагировать, — заявила Мина и нервно подкурила новую сигарету.

—

Еще как будем! — воинственно пообещал Егоров и жадно присосался к бутылке с пивом.

— Наливай!

— А рыба еще есть?

— И мне долей!

— Вот за что нам все это?! За что?! — вдруг взвизгнула Мина, с омерзением потрясая газетой «Правда» с портретами руководителей ЦК Партии на первой странице.

– – Дай сюда, — Генка схватил газету и нанизал ее на вбитый в стену гвоздь. Теперь у Громыко гвоздь торчал прямо из левого глаза, придавая ему удивленно-прищуренный вид. Все засмеялись, зааплодировали.

Кто-то уже разливал по новой.

Пашка хотел плюнуть в Громыко, но не рассчитал и не доплюнул.

— Нна, мрази! — чернявый парень гневно выплеснул пиво на портреты, что сопровождалось новым взрывом хохота.

Выпили еще.

Мне хотелось домой, в теплую кроватку.

— Лидка, ты согласна? — строгим, заплетающимся языком спросил меня Егоров.

Я кивнула, отрываться от коллектива неудобно.

— Наш человек, — полез обниматься Егоров, стараясь меня еще и обслюнявить, но был категорически оттянут за рукав Миной, которая оттащила его в угол гаража и принялась там что-то горячо выговаривать. На все ее сердитые аргументы Егоров лишь пьяненько хихикал и пытался облапать.

— Я вот прочитала «Архипелаг ГУЛаг» и считаю.., — взволнованно заговорила Максимова, закатывая глаза, но тут из магнитофона заорала Глория Гейнер «I Will Survive!», и что там считает Максимова по поводу диссидентской литературы, я не расслышала.

А за столом опять разливали. Налили даже Барсику, правда ему только пива.

Все выпили. Дружно. До дна.

Только скотина Барсик понюхал, покрутил наглой мордой, недовольно чихнул и отошел с мяуканьем, требуя еще рыбки. Ему не дали, раз такой:

— Уйди, земноводное! — шикнул на него чернявый парень с тракторного, но Барсик не отреагировал, продолжая требовательно верещать.

Заговорили все вместе, взволнованно, одновременно, торопливо перебивая и не слушая друг друга:

— Это посягательство на суверенитет…

— Демократия…

— … хочу жить в Люксембурге и есть лангустов…

— Нужна внешнеполитическая акция… и чтоб ого-го и ух!

Мунтяну схватил большой оцинкованный таз и со всей дури жахнул по нему бутылкой из-под водки.

Трямкнуло знатно.

От неожиданности все замолчали.

— Надо написать «Манифест трудового народа», выйти на площадь, когда будет Олимпиада, там же будут иностранные корреспонденты и зачитать это все им, — отрубил Мунтяну и икнул. — Текст «Манифеста» предлагаю поручить Дусе, Мине и Геннадию. Остальные должны подключаться с предложениями. Согласны?

Согласны были все.

Ну, кроме чернявого парня с тракторного, который потерянно сидел на полу у стенки и, прихлебывая прямо из бутылки, о чем-то жаловался портрету одноглазого Громыко.