Контрабандист
Шрифт:
Впрочем, кое-что портило картину. Повсюду валялись вещи – сумки, обувь, какое-то тряпье, коробки, перчатки. Казалось, через эту площадь в панике, теряя последнее имущество, пробежал весь город.
В центре площади зияла глубокая воронка с обрывистыми краями – словно кто-то взял, да и выдрал кусок гигантскими щипцами. Из воронки выглядывала часть кособокой железной конструкции. Скорее всего, это был памятник Первым покорителям. Такие памятники есть на любой колонии, и делают их обычно из списанных челноков. У самого края воронки копошилась собака – донельзя жалкая и тощая.
– Куда, интересно, люди подевались? – произнес
– А вон, например, – ответил через несколько секунд Сологуб, поднося к глазам бинокль. – Полюбуйтесь.
Я взял у него бинокль и тоже посмотрел.
– Вон, где кусты кончаются, видишь?
Там был фонарный столб, свитый неведомой силой почти в штопор. А между витками торчали какие-то лохмотья. И чем больше я смотрел, тем больше не хотелось верить глазам. Это был человек, которого так же свило в штопор и намотало на столб. Вернее, человек там угадывался с трудом – одни ошметки, – но сомнений не оставалось.
– Нам туда, – сообщил полковник, указывая в противоположный конец площади.
Там стояло массивное белое здание с куполом. Резиденция губернатора. Она же – Дом правительства. Именно отсюда, как я понимаю, великий межпланетный делец Марциони пытался управлять богом забытой колонией Гарсией.
– Неплохо живут губернаторы… – обронил кто-то из бойцов.
Я, разумеется, не рассчитывал войти в резиденцию и тут же упасть в объятия Марциони. Шансов, что он там, было совсем мало. Не говоря уж о Придумщике. Хотя бы какие-то следы, подсказки, крупицы информации…
Мы пересекли площадь быстро и без приключений – хвала Мухтару. У парадного входа миновали полдюжины сгоревших машин и поднялись по широченной лестнице. Массивные двери были наглухо заперты, но Сологуб, похоже, не был настроен церемониться.
– Рвем замки!
Двое бойцов просветили пространство за дверями интровизором и, не увидев ничего подозрительного, заложили заряд, который аккуратно проломил дыру размером с хороший арбуз.
Никто даже не успел подойти к дверям, они сами распахнулись, и на лестницу выполз язык черной блестящей массы, похожей на мазут. Идти через двери было нельзя – весь холл оказался заполнен этой дрянью, словно где-то там прохудился резервуар.
– Сразу видно, где больше всего говна, – ехидно проговорил кто-то.
После недолгого обследования здания было решено идти через окна второго этажа – благо, там имелся балкон и прогулочная галерея. Там, правда, тоже пришлось закладывать заряд – Марциони весьма обстоятельно подошел к вопросам безопасности и законопатил свое убежище решетками и железными ставнями по самую крышу.
Пятеро бойцов остались на улице прикрывать нам тыл. Я предпочел войти в помещение с остальными. Мы оказались в типичном чиновничьем царстве, забитом шкафами, столами, серыми ящиками инфохрана и, конечно, залежами самых разнообразных бумаг, без которых не научилась существовать ни одна административная единица.
Обстановочка, кстати, тут была вполне приличная. Не хуже, чем в любом федеральном министерстве.
– Первый, что ищем? – спросили по рации.
– Для начала – кабинет губернатора, – не очень уверенно ответил Сологуб. – А там поглядим…
Не успел он это сказать, как из глубины коридора донесся жалобный крик:
– Не стреляйте!
Как-то не сразу поверилось,
Я сидел на ящике из-под консервов, привалившись к стене, и слушал рассказ небритого охранника с влажными воспаленными глазами.
– …Папик неожиданно для всех отсюда дернул. Взял несколько человек, на крышу, в вертолет – и только его и видели. Но до порта они не долетели. Через пятнадцать минут связь оборвалась. Хотя до порта напрямую – ну, минуты три. Где кружились, куда делись – черт их знает, может, и разбились. Хотя никакого взрыва не было… Остальные не торопились, оно ж тут все постепенно начиналось. Думали, ничего страшного… И Папик всех успокаивал – нормально, говорит… Ну уж потом, дней через восемь, когда трупов на улице стало больше, чем столбов, решили прорываться. Пошли колонной, на двадцати вездеходах… Напротив госпиталя первую машину ка-ак шарахнуло чем-то! Я это не видел, я только потом саму машину видел… ну, смотрится, будто по консервной банке кулаком дать. Затем вторую – в воздух подняло и – ка-ак шлепнет о дорогу. Всмятку! Остальные засуетились, врассыпную по переулкам… И никакое оружие не помогло. Мы в последней машине были, решили вернуться и тут пересидеть. Тут хоть генератор есть, запасы, опреснитель…
– Это правильно, – с пониманием кивнул Сологуб. – Плохой тыл – он все равно лучше хорошего боя.
– В нашем положении – точно.
Кроме этого охранника, тут были водитель и, представьте себе, министр финансов! Министром оказалась женщина – не молодая, но еще в соку, со следами былой ухоженности. Месяц, проведенный в подвале, ее, конечно, не украсил. Она сидела на стуле, накрыв колени какой-то полосатой тряпкой, и напоминала опереточную нищенку. Мужики выглядели еще хуже – мятые, небритые, покрытые болячками, с грязными слипшимися волосами.
Четвертым был какой мутный тип в рабочем комбинезоне, который торчал в углу и затравленно таращился на всех, словно хомяк из клетки. Немного позже я услышал от охранника, что этот персонаж прибился к ним по дороге, ведет себя странно, рассказывает всякую чушь, но особого беспокойства не создает.
Я чувствовал себя смертельно усталым. Никогда еще так не уставал. Буквально руки-ноги отнялись. Я сидел и отдыхал, а силы не прибавлялись. Только, наоборот, таяли.
Сначала я списывал это на перенесенные волнения, но потом вдруг понял, что мне становится все хуже и хуже. Через пять минут я осознал, что совершенно не воспринимаю человеческую речь и что мне трудно дышать. И в глазах стало меркнуть.
У меня еще оставались силы, чтобы позвать на помощь, но неожиданно дошло: «прошивка» дает о себе знать. Я слабеющими руками дотянулся до ранца, вытряхнул баллончики со снадобьем, вставил один в шприц и неумело вкатил себе в ляжку пять миллилитров чего-то желтого. Стало больно. Но почти сразу сознание начало проясняться. Доктор говорил, что мне понадобится три-четыре укола, прежде чем смогу без них обходиться. Но на всякий случай дал десять – целую упаковку.
Какой-то боец уселся рядом с финансовой женщиной и стащил с себя шлем. Он был совсем не героической наружности: конопатый, с рыжими мохнатыми бровями и утиным носом.