Контроль [новая редакция]
Шрифт:
Положил товарищ Сталин телефонную трубку:
— Последнее вам задание, товарищ Холованов. Перед тем, как мы вас расстреляем, вам предстоит слухи о парашютистке пресечь. Думали ли вы над тем, как это сделать?
— Думал, товарищ Сталин. И решил слухи не только пресечь, но обернуть в нашу пользу.
Остановился товарищ Сталин возле окна и долго рассматривал звезду на Спасской башне, на которую как раз трое рабочих забрались. Маленькие звездочки. Если снизу смотреть. Но люди на звездах — и того меньше. Букашечки. Высота, черт ее побери. На высоте только им сейчас и разговаривать о том, кто с высоты свалился. И никак эти
— Продолжайте, товарищ Холованов.
— Отрицать то, что парашютистка разбилась, невозможно. Поэтому я дал отделу распространения слухов приказ: все разговоры о гибели парашютистки не пресекать, а поощрять их и усиливать.
— Занятно.
— Обратите внимание, товарищ Сталин, в первые два дня говорили просто о парашютистке, не называя по имени. Последние пять дней не просто говорят, что безымянная парашютистка разбилась, а называют ее — Стрелецкая. Ошибочно называют. Это работа моих ребят. Не отрицая факта гибели парашютистки, мои ребята направили слухи в другое русло. Где их легко пресечь. И обернуть нам на пользу. Опровергать гибель какой-то безымянной парашютистки невозможно и глупо. Но опровергнуть гибель парашютистки Стрелецкой просто. Ведь она жива и здорова. Поэтому пусть Москва пока болтает о гибели парашютистки. Но не какой-то вообще, а именно о гибели Стрелецкой! Все внимание на Стрелецкую персонально. Чем больше слухов о ее гибели, чем больше подробностей, тем лучше.
— Стрелецкую надо спрятать, чтобы ее никто не видел.
— Товарищ Сталин, я ее спрятал немедленно после случившегося. Никто, кроме вас, меня и самой Стрелецкой, не знает, какая из двух парашютисток погибла.
— Но кто-то же видел труп той, которая действительно разбилась. Как ее? Михайловой.
— Труп Михайловой близко видели Стрелецкая и я. Всё.
— Хорошо, товарищ Холованов. Хорошо.
— Так вот, если все будут говорить, что погибла именно Стрелецкая, и вдруг выяснится, что она жива-здорова, то… слух будет убит. Психология толпы такова, что никому не придет в голову вспомнить о другой парашютистке. Если кто-то вчера повторил ложный слух о гибели Стрелецкой, то завтра он будет посрамлен. Предлагаю и настаиваю: за следующую неделю слухи о гибели Стрелецкой довести до высшей точки, а потом Стрелецкую показать.
— Где?
— Только не в прессе. Будет подозрительно. Показать ее там, где ее знают и помнят. На заводе «Серп и молот». А уж потом и в прессе. Так, невзначай.
Снова поднял товарищ Сталин телефонную трубку:
— Ежова дайте. Товарищ Ежов, мы тут посоветовались с товарищами и решили Холованова пока не расстреливать.
— То-ва-ри-щи! Сегодня перед нами выступает наш знаменитый полярный летчик, мотогонщик мирового класса, наездник высшей квалификации, парашютист то-а-а-а-в-варищ Холованов!
Показалось, что обвалился потолок цеха и мостовой кран. Овация бушевала, пока ладони не отшибли. Выходит Холованов, да не в полярной куртке, не в унтах, как следовало бы полярным летчикам выходить, а в рубахе красной шелковой, на шелковом же шнурочке, в сапогах сверкающих, пиджак внакидку. На пиджаке орденов ряд. Понимает Холованов, что народ его ждал в меха упакованного, несмотря на август. Так в народном представлении летчик полярный рисуется — и белый медведь рядом. И понимая это,
Особенно женской половине рабочей силы рубаха его красная понравилась. Заплескали руками. И мужикам понравился Холованов за плечи шире шкафа, за рост, за ручищи, которыми коня за задние ноги ловить, за легкость походки.
Не вышел Холованов на помост — взлетел. Вроде веса в нем нет. И ножищами по помосту — бум-бум. Думали, до средины дойдет, остановится, бумагу вынет. Нет! Дудки! Не так. Холованов только на помост взлетел — и уж историю рассказывает. Идет — говорит. Говорит — вроде песню поет и вроде сам себе на гуслях подыгрывает. А голосище — гудок заводской: хоть арии петь, хоть дивизией командовать. Еще до средины помоста не дошел, а уж народ до слез уморил. Шутками как искрами сыплет. Из породы искросыпительных. Искрометных.
Ухватил Холованов внимание толпы, точно кобылицу строптивую за узду. Теперь не выпустит. А народу нравится. Нравится народу, когда сила в человеке. Когда сила через край. Согнет руку в жесте рубящем, а под шелком алым шары стальные катаются. А шеяка — что у вашего бугая. Такая шеяка, что ворот лучше и не застегивать, один черт не застегнешь. А еще чувствует народ, что силищи душевной в этом человеке и того больше. Так и плещет. А Холованов с толпой, как со зверем — то ласкает, то плетью врежет: то шутки-прибаутки, то как завернет про происки врагов. Мигом толпа суровым гневом наливается. То про политику партии любимой — тут ему овация, вроде он сам и есть вся партия.
Хлопают ему так, как хлопали бы партии родной, которая народ к светлым горизонтам ведет. А он — про самого любимого из людей, про того, кто ночами не спит, за народ болеет. Тут уж зал — в истерику. А он с высоких нот да снова в шутки. Рассказывает, а в ответ ему то взрыв хохота, то аплодисменты, аж окна звенят. И снова хохот. Веселый товарищ. Толковый.
Рассказал много. Про самолеты, про лошадей, про мотоциклы, про медведей полярных: тут уж из цеха выносили тех, кто до икоты смеялся, до нервного вздрагивания. А больше всего рассказывал — про парашюты.
Завершил. Сам уморился. Сам смеется. Лоб платочком атласным вытирает.
— Вопросы есть?
Взметнулись руки над толпою, словно копья над ордою чингисхановой. Холованов ручищей знак старому деду, который в этом цехе, наверное, еще со времен Александра Второго, — мол, ваш вопрос, дорогой товарищ дед.
Откашлялся дед степенно, усы разгладил:
— А скажи-кась мне, сынок, когда с небес парашютисты валятся, головы у них не крутятся?
— Нет, — рубанул Холованов. — У нас, у советских парашютистов, головы никогда не крутятся! — Громыхнули аплодисменты за такой ответ. — У нас только жопы крутятся.
Тряхнуло цех от фундамента до крыши. Голуби на дворе с карнизов сорвались, точно как при пушечном выстреле срываются. И долго люди по полу катались. Не все. Только кому повезло. Не каждому выгорело по полу кататься, потому как встать некуда. Люди на станках стоят, карнизы облепили вместе с голубями и мостовой кран. Двое даже на крюке сидят и покачиваются, точно мартыны на древесах.
Шутку надо так сказать, чтоб в масть. Скажи кто другой, ну посмеялись бы. А тут шутит герой полярный в сапогах сверкающих, при орденах боевых, в торжественной тишине. Хорошо шутит. По-нашему. По-рабочему.