Контроль [новая редакция]
Шрифт:
Протянула руку и взялась за вагонный поручень. Теплый поручень, на солнышке разогрелся.
Правое колено — на ступеньку. И всем телом вперед. Теперь левую ногу подтянуть и на ступеньку коленями. Теперь правой ногой надо встать на ступеньку. Теперь левой. Круги оранжевые в глазах. Подниматься надо не ногами, а руками за поручни хвататься и тянуться. Правую ногу — на вторую ступеньку. Теперь всем телом вперед. Теперь левую ногу поднять на вторую ступень. Не поднимается. Обидно.
Дрожь по поезду. Дернет сейчас — и свалится она в полынь придорожную, и не увидит ее никто. И уйдет поезд без нее, и не скажет никто товарищу Сталину, что она почти дошла. Что не дошла она всего одной ступеньки. Не расскажет никто товарищу Сталину, что папку с документами
Только тут ее часовой заметил:
— Кудыть, холера! Тудыть твою! Слязай! Стрялять буду!
И затвором — клац!
Но Настя и левой ногой уже в тамбуре. Руками обеими — за стенки. Шаг вперед. Еще шаг. Коридор. Шатается коридор. Плывет. В том конце — Холованов. И Сей Сеич.
Улыбнулась им Жар-птица, прижалась спиной к стене.
И уснула.
Старший майор государственной безопасности Бочаров опустил голову на руки. Сон караулил за углом. И как только его голова коснулась теплой руки, сон вырвался из-за угла столичным экспрессом и раздавил, и разорвал, и разметал по свету клочки того, что мгновение назад называлось старшим майором государственной безопасности.
За семь суток старший майор государственной безопасности спал в общей сложности одиннадцать часов и тридцать четыре минуты.
Пропала девка. Пропала. Весь левый берег Волги обыскали от Ярославля до Астрахани. Все мосты под контролем, все пристани, все суда и лодки. Не могла она на правый берег уйти. Не могла.
Значит, утонула. Значит, погибла.
Игра продолжается. Но старшему майору государственной безопасности теперь надо спать. Ему надо два часа сна. Сейчас. Опустил Бочаров голову на руки и уснул тем сном, который вырывает нас на время из жизни, который бьет обухом в загривок, вышибая все воспоминания и размышления, от которого дуреешь, как от настоя гриба-самопляса, тем сном, из которого нужно вырваться, как из зубастой крокодильей пасти, очнувшись от которого, спрашиваешь: кто я?
Скользит Настя спиною по стенке. Но этого уже не сознает, не помнит. Бежит к ней Холованов. Бежит к ней Сей Сеич. Слышит она их шаги, и сны видит. Обрушились на нее сны, которые не досмотрела в пути, на хлебной барже, на расстрельном пункте НКВД, в монастыре, в парашютном клубе, в железном шкафу, в огромной квартире. Навалились сны тысячетонным обвалом, и она видела их все разом. Она видела сны, бесконечные и мимолетные, радостные и горестные, страшные и веселые. Ей снились цветы и волны, ей снился товарищ Сталин и товарищ Ежов. Ей снился майор Терентий Пересыпкин, который в Наркомате связи сцепился в жестокой словесной перепалке с всемогущим наркомом связи бывшим главой ГУЛАГа и замом наркома НКВД комиссаром государственной безопасности первого ранга Матвеем Берманом. Ей снился первый урок в первом классе и первый расстрел, ей снились рыцари и замки, мечи, сабли и револьверы. Ей снится раненый ротмистр лейб-гвардии Кирасирского полка и прекрасный пистолет «Лахти», который стал легок и руке удобен. Ей снилась божественная мелодия «Амурских волн», снились прекрасные дамы в белых платьях с красавцами офицерами Кавалергардского полка.
Холованов только десять метров коридором пробежал, а ей уже и поля рисовые привиделись, и люди в полях, и леса кедровые, и пустынный остров, и глубокие воды стеклянно-зеленые. И в водах она тонула.
Сей Сеич ворот ее распахнул да быстро обшарил: нет ли чего с собою важного. Но нет с нею ничего. Вообще ничего. Комбинезон изорванный, ботинки сбитые на изорванных шнурках. На широком запыленном ремне — кобура и пистолет «Люгер» с семью патронами.
Подхватил ее Холованов на руки. Открыла она глаза. И закрыла. Вот теперь все сны отошли разом и
Глубже.
Глубже.
Глубже.
Глава 27
Сорвал Холованов трубку телефонную — и машинисту: гони! Куда гнать? В Москву гнать, на станцию «Кремлёвская».
Дернуло поезд ремонтный и повлекло. И повлекло. До чего быстро скорость набирает! Холованов правительственную по маршруту: графики движения ломать, поезду «Главспецремстрой–12» — «синюю волну».
Пошли столбы телеграфные за окном мелькать. Да все чаще. Сей Сеич Жар-птицу на руках — в купе свободное. Уснула она сном каким-то подозрительным. Исчерпала Жар-птица силы до самого дна. Душевные и физические. Исчерпала, и нет больше воли жить. Уснула, ничего не сказав, но казалось, что засыпает, прощаясь. Уснула с таким выражением на лице, что, мол, ничего мне больше не надо. Дошла до вас, и все. И конец. И отстаньте. Сон ее — угасающий. Так котенок умирает — кажется, просто засыпает, но засыпает не просто, а навсегда. Того и гляди, и Жар-птица не проснется. Никогда.
Этого Сей Сеич не допустит. Девку до Сталина живую довезти надо и сдать лично в руки. Легко Холованову говорить: ботинки снимай. Как снимать? Шнурки все изорваны, все узелочками завязаны. Не поймешь, где концы. Достал Сей Сеич ножичек заморский. Пузатенький такой, красные бока с белым крестиком. Называется: швейцарский офицерский. Лучший в мире. Один шпион знакомый в подарок привез. Там, в Швейцарии, ничего не делают, кроме часов и ножичков. Да еще деньги считают. Но уж если считают, то так, чтоб себе всегда доход был. Сверхприбыль. Если уж делают часы, так чтоб вовек не останавливались. Если ножичек мастерят, так чтоб уж лезвия не ломались. В ножичке том пятьдесят восемь инструментов: и штопор, и вилочка, и шильце, и напильничек, и ножнички, и еще множество всяких удивительных штучек, которым, не прочитав инструкцию, применения не придумать.
Открыл Сей Сеич самое тоненькое, самое острое лезвие, да им шнурки и срезал. Потянул ботинок на себя — она стоном ответила. Осторожнее надо. Ботинки к ногам вроде как прикипели, приварились. Стянул правый ботинок. Теперь носки. Только носков на ней нет. От носков тряпочки изорванные остались. Ноги в кровь истерты, избиты, припеклись тряпочки к ногам. Размачивать надо, иначе не отлепишь, не отскребешь.
— Горячая, как печка мартеновская в металлургическом городе Магнитогорске.
— Полотенце вымочить, да протереть лицо.
Мечется Жар-птица в бреду, стонет. Товарища Сталина требует. Коснулся Сей Сеич губ ее полотенцем мокрым, она и припала к холодному. Ах, головы свиные: не сообразили напоить.
— Ну-ка, товарищ Холованов, воду несите, да со льдом.
Жадно пьет Жар-птица, проливая воду и захлебываясь.
— Ну-ка, товарищ Холованов, давай девку раздевать, и телеграфируйте в Москву, пущай научного профессора к поезду выставят.
Забота Холованову: что Сталину сообщать? Выполнила Жар-птица задачу или нет? «Контроль-блок» она с собой не принесла, что из этого следует? Она его уничтожила или не нашла?
Если «Контроль-блок» остался в руках Ежова и его ребят, то надо бросать карты: игра проиграна. Если она его уничтожила, то наступило равновесие: Ежов не может взять под контроль системы связи, и Сталин не может. В этой ситуации можно проиграть, а можно и выиграть.
Может быть и лучшая ситуация: она добыла «Контроль-блок», но боялась его нести с собой и где-то спрятала. Вот это почти победа; надо привести ее в чувство и спросить, где блок спрятала. Не выполнив задания хотя бы частично, не пришла бы Жар-птица к поезду. На многое надеяться нельзя, но, видимо, минимум она сделала.