Контроль, успех, поражение
Шрифт:
– Что я очень рад за тебя, дочка, – послышался далёкий ответ, как с конца иного мира.
И Мария по голосу поняла, что отец не просто молчал, он плакал.
Снова кольнуло в груди. Сердце забилось ещё чаще, чем прежде. Что-то было не так. Что-то неуловимое, но неотвратимое и страшное поселилось в воздухе её ноздрей. Она встряхнула головой, чтобы прогнать удивительную в этот момент панику, но не смогла.
– Папа, ты плачешь? – напрямик спросила она.
– Да, дочка, это удивительная для всех нас новость. Я очень рад за тебя! – Эту радость отец даже
На заднем фоне что-то пикнуло. Знакомо. Резко. Страшно.
– Пап, – вдруг спросила она, сама того не ожидая, – я вечером была у Лизы. Так получилось, на могиле лежат алые розы, почти свежие, ты не знаешь?…
– Это я их принёс, – перебил её отец. В голосе слышались откровенность и сила. Кажется, будто в этот момент он принял невероятно важное решение.
– Зачем ты ходил к ней? – недоумённо спросила растерянная девушка.
– Собирался с мыслями, нужно было много о чём подумать, решить. А там очень тихое место, спокойное, я люблю его. Да и хотелось повидаться с ней напоследок перед обследованием. Кто знает, когда ещё выйдет.
– Об-сле-до-ва-нием, – медленно, как резиновым мячиком об пол, чеканя слога, повторила Мария.
– Да, я сегодня и завтра в больнице.
– И она единственная, с кем ты захотел этим поделиться? – с невыносимой горечью в горле сказала несчастная дочь.
– Не хотелось пугать и вас, и своих раньше времени. Надо было всё хорошенько проверить.
– И как? Проверил? – мир до основ мироздания замер.
– Прости, дочка, кажется, у меня рак.
В комнате послышался оглушающий звук разбивающегося вдребезги стекла, но ничего не упало. Мария поняла, что это был звук её разбитого сердца.
Замыкая круг
Папа в больничной рубашке до щиколоток, похожей больше на пижаму, сидел на краю высоко поднятой кровати, свесив голые ноги, не достающие до пола. Скрестив одну с другой в районе лодыжек, он слегка покачивал их вперёд-назад, будто озорной маленький мальчишка. Правда, лысеющий, с седыми волосами и приличным животиком.
Мария стояла у входа в палату и наблюдала за отцом, будто с другого конца тоннеля протяжённостью в вечность. Он смотрела на неё оттуда и улыбался, и она улыбалась ему в ответ.
Как провела остаток субботнего дня, Мария не помнила. Кажется, легла в кровать, накрылась одеялом с головой и так и пролежала до самой ночи. Периодически плакала, периодически смеялась, периодически спала в забытьи.
Ночью ей приснился тот же сон. Фонарь накренился под силой порывов ветра, и теперь она не держалась за него, боясь улететь в неизвестность, а, наоборот, подпирала собой, чтобы он не упал. Так и стояла много часов, прислонившись спиной и упираясь ногами, и смотрела вверх на его тусклый и такой далёкий свет в высоте. На фоне которого косые струи дождя казались острыми блестящими иглами, падающими с чёрного неба.
Утром девушка, на которую за пару дней свалилось столько неожиданных событий, несмотря ни на что, проснулась выспавшейся и в полной боевой готовности к новому дню.
Вчера
С утра она села за телефонные звонки и поиски в сети Интернет. Она связалась со всеми знакомыми, кто мог посоветовать врача, клинику или протокол лечения. Она изучила все возможности, графики и варианты. Говорят, страшнее всего тем, кто в происходящем не может ничего предпринять. Когда занят делом, исправлением, спасением, не до страха. Нужно действовать. К моменту их встречи с отцом она была во всеоружии.
Перед выездом из дома позвонила Майку и рассказала всё как есть. Он ответил, что выезжает. Он был примерно в ста километрах от города в маленьком уютном пригороде, родине его первой жены, где он похоронил и её, и сына на местном кладбище. На дорогу понадобится часа два-три, он как раз успеет, чтобы забрать её из больницы.
И вот она стояла перед ним, героем и тираном её детских воспоминаний, таким беззащитным на вид, и таким родным и любимым.
Он не стал слезать с постели при виде её, а просто сидел и ждал, покачивая ногами, пока она сама войдёт в пространство его новой реальности. Она вошла, остро стуча вечными в её жизни шпильками по больничному кафельному полу.
– Так, папа, рассказывай. Я буквально на пять минут встретилась с твоим лечащим врачом, он не так подробно посвятил меня в курс дела, как хотелось бы. Так что давай сам.
– Вряд ли, моя дорогая, он вообще тебе что-то рассказал. Я ему не за то плачу столько денег, чтобы он выдавал врачебные тайны.
Обмануть отца она никогда не могла. Врач, встреченный в коридоре, действительно ответил на все её вопросы только: «Если ваш родственник пожелает, то расскажет всё сам, а моё дело – его лечить».
– Ну да, не сказал, но ты скажешь. Я уже много чего начиталась за это время, мне нужна полная картина.
– Может, ты дашь мне лучше мои апельсины?
Мария всё ещё держала в руке пакет со всякими полезностями и вкусностями, которые накупила в магазине перед приходом, включая апельсины – хит больничных подарков.
– А тебе их можно? – вдруг дотошно прищурив глаза, спросила заботливая дочь.
– Какая разница? Ты же принесла, значит, они мои, никто не увидит, – и стареющий отец озорно ей подмигнул, демонстрируя молодость и здоровье.
«Как он может быть болен? – не укладывалось в голове у Марии. – Он выглядит таким здоровым, сияющим, даже помолодевшим. Может, храбрится?»
– Вот поэтому мне нужна информация, полная, какая у тебя диета, что тебе можно, что нельзя. Вдруг что-то из этого тебе навредит! – не унималась она и поставила полный пакет в угол палаты к стене, максимально далеко от кровати.
– Всё нельзя, и всё навредит, жизнь вообще вредная штука. И от неё умирают. – Отец спрыгнул с кровати, всунул босые ноги в больничные тапочки и пошёл в другую часть комнаты за стулом, который стоял у окна. Подвинул его поближе к кровати, приглашая её взглядом садиться, и снова забрался на своё ложе.