Контроль
Шрифт:
– Значит, заслан! Держите там?
– Держим! – ответили сознательные рабочие в тридцать глоток.
– Наш революционный долг – не допустить, чтобы такие молодчики, как он, наши головы дурили. Наш долг – провокаторов и шептунов – к стенке! Ведите сей же час его в мою машину. Да стерегите. Вместе куда следует доставим.
– Доставим! – тридцать глоток ответили.
– А вам всем, дорогие товарищи рабочие завода «Серп и молот», советские парашютисты просили передать пламенный привет прямо из-под самого из поднебесья!!!
В машину водитель дверку открывает. Холованов с Настей на заднее сиденье садятся. У Холованова в руках «Лахти Л-35» – на провокатора наставлен. Повязан
Выехали с завода без труда – в честь приезда Холованова милиции было много – толпу оттеснили, машины пропустили.
Отъехали.
Холованов свой «Лахти» в кобуру прячет. Кобуру застегивает. Сознательные рабочие провокатора развязывают. Трет он руки отекшие. На среднее сиденье полез, – обтирая платочком грим с лица. Ему с подножки некто в сером:
– Товарищ Ширманов, я вам харю не сильно покорябал?
– Ладно уж. – И к Холованову: – Ну как я вам вопрос, товарищ Холованов?
– Хорошо, Ширманов. Хорошо. И ребята твои хорошо работали. Всем им от моего имени – один дополнительный выходной.
Слухи по Москве: заслал Троцкий из-за кордона банды шептунов-брехунов. На один только «Серп и молот» – сто. Врали шептуны такое – уши вянут. Говорили, будто власть советская девку живую без парашюта бросала из-под самых небес. А девка жива-здорова. Стрелкова. Или Стрелина. Шептунов вчерась ночью брали. На «Серпе и молоте» всех, у кого язычок больше стандарта, выловили. Двести их было. Точнее – двести пять. Пятерых парашютист Холованов прямо на заводе поймал. Летел на полюс. Дай, думает, прыгну на завод да одного брехуна поймаю. И что же вы думаете? Прыгнул с парашютом и – хвать одного. Хвать другого. За полчаса – пятерых. Связал всех одним парашютом… А других ночью брали. Но тех уже обычным порядком. С кроваток. Тепленькими.
И по другим заводам брали. Три тыщи. Или четыре. Поделом.
Летний день отшумел. Закат. Сосны. Дача. Длинный стол. Скатерти и салфетки накрахмалены до хруста. Серебро. Хрусталь. Букеты гладиолусов как салютные разрывы. Большой толстый товар оглядывает стол в последний раз. Придирчив. Официанты – в безостановочном движении. Есть такой жук водяной на длинных лапках – не знаю, как называется, – вода под его лапками прогибается, но сам он в воду не проваливается. И по воде не бегает, а скользит. Именно так работают официанты у праздничного стола. Скользят. На длинных лапках.
Чуть в стороне – вожди. Ждут почтительно. Ждут товарища Сталина. Он тут. На лужайке. Но он, видно, забыл, что стол накрыт. И медленно ходит до самого леса и обратно. Рядом с ним – девчонка-парашютистка. Настя Жар-птица. Товарищ Стрелецкая. Она что-то доказывает. Сталин слушает. Возражает. Соглашается. Никто не смеет их беседу прервать. А они снова от дачи к лесу пошли. Разговор серьезный. Разговор о парашютном спорте. О массовой подготовке парашютистов для грядущей освободительной войны. Нужны парашюты. Нужно много парашютов. Нужны специальные парашютные заводы. И фабрики шелкопрядильные нужны. И парашютные склады. Совсем не просто парашюты хранить. Температура, влажность и все такое. И сушилки парашютные нужны. И ремонтные парашютные мастерские. Нужны новые парашютные клубы. Нужны десятки тысяч инструкторов. Нужна транспортная авиация. Нужны пикирующие бомбардировщики, которые внезапным ударом подавят аэродромы противника и откроют путь тяжелым транспортным самолетам. Миллион парашютистов. А кроме многотысячных десантных бригад, дивизий и корпусов нужны небольшие элитные десантные подразделения, которые будут резать людишек аэродромных еще до налета наших пикирующих бомбардировщиков,
И вдруг вопрос Сталина:
– Вы были подругами?
Аж дыхание у нее перехватило. Понимает Настя, что это он про Катьку. Вспомнила Катьку-хохотушку, и вдруг глаза ей слезами переполнило. Понимает, что если расплачется тут сейчас, то ее простят. Может, и вопрос такой, чтоб расплакалась. Чтоб облегчила душу. И совсем ей не хочется тут плакать. Потому ресницами старается быстро-быстро моргать. И знает: только выговори слово одно сейчас – и все. И не сдержать слез. Потому Настя слов никаких не произнесла. Просто головой кивнула. Губы закусив. Мимо него глядя. Слегка так кивнула. Потому как сильно не кивнешь. Потому как голова должна быть высоко поднята. Смотреть надо всегда на вершины деревьев, тогда гордый такой вид получается. И еще надо на вершины деревьев смотреть и сильно головой не кивать, когда надо слезы на кончиках ресниц удержать. Так что она даже и не кивнула, а больше видом показала, что да, подругами были. А глаза – выше и в сторону. И знает, что если вот он ее сейчас возьмет легонько и прижмет к своему плечу, вот уж тогда на этом плече она и расплачется.
В стороне, у стола (к столу не подходя) – лучшие люди страны. Товарищ Молотов. Товарищ Микоян. Товарищ Хрущев. Товарищ Ежов. Еще какие-то товарищи. Понимают они, какой там сейчас разговор. Потому не прерывают. Потому не смотрят на лужайку, по которой Настя со Сталиным ходят. Но все видят. И понимают, что именно в этот момент – про Катьку. Зачем он про Катьку? Лучше бы про аэродромы. Она бы и рассказала, что в первый момент войны, вернее, за несколько минут до ее начала, резать надо охрану аэродромную. И зенитчиков аэродромных. И на рассвете пилотов спящих резать. Еще связь в районе аэродромов резать надо, тогда их истребители не взлетят и наши бомбардировщики будут бомбить беспрепятст…
Но его это уже меньше интересовало. Он взял да и тихонечко прижал ее к своему плечу.
Тут она и расплакалась.
Долго гремел ужин. Было много вина. Было много шуток. Она сидела по правую руку от Сталина и все смотрела на него. Она видела его совсем близко. Рядом. С благодарностью смотрела. Он ведь ее про парашютные дела из вежливости спрашивал. Знает он парашютные проблемы лучше любого инструктора. Знает, что наш советский парашют лучше американского. Конечно, лучше. Но знает все и про американский парашют с зелененьким ярлычком: с тутовым шелкопрядом на паутинке. Знает, что почему-то советские летчики и парашютисты за один парашют с зеленым ярлычком готовы отдать семь советских парашютов. Цена такая – семь. Знает он эту цену.
Понимала она, что нельзя сидеть и все на него смотреть. Потому смотрела на всех. А потом так быстренько – на него. Чтоб никто не видел.
Он был первым, кто сообразил, что ей поплакать надо. В данный момент. Он чувств избытка. Ну и пожалуйста. Вот тебе мое плечо. Даже не успокаивал. Реви на здоровье. Навзрыд. Гости подождут.
Подождали гости. И ужин не очень задержался.
Какая-то тетка добрая, с виду экономка, увела Настю. Умыла. Воды дала холодной попить. Хорошая на сталинской даче вода. Холодная и вообще особая какая-то. И вот снова – рядом со Сталиным. Он вина предложил. Отказалась: не пью, товарищ Сталин. Не настаивал. Всех остальных, да. Остальных, мягко говоря, принуждал: а ну, товарищ Ежов, что это на вашем краю стола все рюмки пересохли?