Контролер
Шрифт:
– Да пошел ты на... – и тут же согнулся, а когда продышался, взялся за веник. Рука у Витюши была тяжелая.
Со второго допроса генерал вернулся весь в соплях. Рухнул на шконку и заорал: «А-а-а-а!». Голосил часа два, пока снова не заработал, на сей раз персонально от меня, в репу, после чего плакал беззвучно, изредка чуть слышно повизгивая. В камере, знаете ли, не принято вмешиваться в личную жизнь друг друга. Можно петь, плясать, рыдать и наслаждаться, заниматься любовью с самим собой или еще с кем-нибудь, сводить счеты с жизнью, короче, творить все что угодно, но тихо, не мешая соседям.
Меня
– Добрый день, – хрипло проговорил помятый после вчерашнего, лысый, морщинистый мужик раннего пенсионного возраста. Достал из портфеля бутылку с водой и принялся жадно пить из горлышка.
– Добрый день, гражданин следователь, – вежливо ответил я, потирая свободные от оков руки. В кабинете было прохладно.
Глава 22
Волков поднял глаза от бумаг.
– Ну?
– Как любил говорить последний президент СССР, наметились подвижки.
– А подробнее?
– Ребят перевели из одиночек в общие камеры. Устроились нормально, получают передачи, делают зарядку, читают книжки, короче, все путем.
– Не обижают?
– Таких обидишь.
– Что еще?
– Обоим назначили новых следователей, и все началось сначала.
– Представляю, как их все это достало.
– Что делать, приходится терпеть, – Котов полез за сигаретами.
– Саня, будь человеком не кури, а то уже дышать нечем.
– Какие мы нежные, – буркнул тот. – Есть новости из Латвии.
– Какие?
– Интересные, – Саня хмыкнул. – Повидло час назад вышел на связь. У клиентов, говорит, проблемы.
– Поподробнее.
– По старой схеме деньги из латвийских банков уходили в Австрию. С прошлой недели тамошние Остеррайхше Фольксбанкен и Банк фюр, погоди, – Котов заглянул в блокнот: – Точно, фюр Арбайт унд Виршафт отказались от сотрудничества.
– Почему?
– Плохо, дескать, отмыты.
– О как. Надеюсь, мы к этому...
– Никаким боком. Просто, эти красавцы сильно экономили на стиральном порошке.
– Что ты имеешь в виду?
– Почаще схемы менять надо, вот что имею, а не то самих поимеют.
– Понятно. Продолжай держать руку на пульсе.
– Есть, – Котов поднес лапу к уху. – Как раз по этому поводу возникла одна интересная мыслишка...
– Излагай.
Наступила середина декабря, время начала предновогодних праздников, плавно перетекающих в новогодние. Целый месяц (пятнадцать последних дней декабря и столько же – в начале января) дорогие россияне будут трогательно прощаться с уходящим годом, от всей души желая ему сгинуть и больше не появляться, а затем, с наивной надеждой на лучшее, приветствовать год пришедший. Столько же времени в ударном режиме будут трудиться печень и почки, осваивая горы оливье и океаны хорошей русской водки и много чего еще, не менее вкусного. Душа переполняется гордостью за отчизну. Если бы какой другой народ вдруг попробовал так плотно и надолго подсесть на стакан, его бы просто не стало. Воистину, что русскому хорошо (иногда – очень хорошо), то всем другим – погибель.
Гражданин следователь навестил меня еще
Антону с Виктором продлили сроки нахождения под стражей, на что оба отреагировали очень по-разному. Антон с радостной улыбкой еще глубже ушел в работу, поедая при этом шоколад в промышленных объемах. Как сам признался, для стимулирования ума. Виктор, услышав нерадостную новость, почти час разговаривал матом, а потом сделал мне больно на спарринге по рукопашному бою.
С генералом дела обстояли крайне неважно. В тюрьме, говорят, человек сначала умирает морально, а потом уже физически. Так вот, наш бравый воин сломался полностью и окончательно. Некогда ухоженное личико заросло дурным волосом и превратилось просто в харю. Пузо опало, плечи поникли, зато выгнулась колесом спина. В считанные дни он покрылся грязью и окончательно растерял былую вальяжность. Разговаривал исключительно междометиями, постоянно плакал, проводил дни и ночи на шконке, спрятавшись с головой под одеялом. И потом, он, сволочь такая, совершенно не мылся, а потому от него очень скоро стало пованивать! Поэтому Виктору пришлось подключить административный ресурс в виде пинков и затрещин.
Я перечитал всего Диккенса и принялся за О. Генри. Потерял еще несколько, совершенно мне не нужных, килограммов веса. По общему признанию, заметно улучшил показатели в области мордобоя, но все равно пока проигрывал не самому большому мастеру Вите в одну калитку.
Накануне нового года генерала отпустили под подписку. На радостях ему сделалось плохо, едва откачали.
Новый год встретили просто замечательно: с утра как следует прибрались и нарядили целых три крошечных елочки. Потом была новогодняя спартакиада. Я участвовал во всех видах программы и добился выдающихся успехов: третьего места по шахматам (из троих участников) и второго по рукопашному бою (нас было аж двое).
В половине одиннадцатого мы собрались за праздничным столом.
– Хорошо сидим, – признал Антон, когда разлили по первой.
– Не то слово. – Согласился Витя, прикончив залпом пол кружки лимонада. – Так бы и на воле – стол, не то чтобы ломился от деликатесов, но приятно радовал глаз: колбаска, сыр, ветчина, рыбка, печенье, конфеты и аж две литровые бутылки лимонада «Дюшес».
– За волю! – я бросился наливать по второй.
– Не части! – строго сказал наш старшой, отнимая у меня бутылку. – Закусывай.
За пять минут до начала речи президента, Виктор встал и сказал несколько слов и, честное слово, они легли ближе к сердцу, чем дежурные слова первого лица государства. Да и потом, тот-то был на воле, а наш, внутрикамерный избранник и гарант, с нами.
– И чтобы все оставались людьми, – под бурные аплодисменты присутствующих, закончил он.
– Присоединяюсь! – заявил Антон.
– Ура! – заорал я, а за мной и все остальные. Лимонад ударил в голову не хуже шампанского, стало весело. – С новым годом, с новым счастьем! – как будто, нам всем было мало старого.