Контрольный взрывпакет, или Не сердите электрика!
Шрифт:
Из прихожей майор вошел в большую комнату, уставленную тяжелой деревянной мебелью. Над круглым столом висел, слегка покачиваясь, большой, как купол собора, зеленый абажур с эполетовыми кистями. В сумрачном углу замерли высокие напольные часы в ореховом футляре с граненым стеклом в верхней части.
Пахло сохнущей полынью, старым деревом и, едва заметно, – женскими духами.
Наступая на дружелюбно мяукающий паркет, Ермолай подошел к ведущей на второй этаж крутой лестнице с площадкой посредине и поднялся на второй этаж. Лестница
Кроме книжных полок в комнате находились только большой письменный стол и кожаное кресло за ним.
В комнате-библиотеке никого не было.
Застекленная дверь вела на веранду. Она была приоткрыта. Сквозь щель оттуда просачивался аппетитный запах. Бебут подошел к столу и опустился в кожаное кресло. С этого места через неприкрытую дверь ему было хорошо видно и слышно все, что происходило на веранде.
А там происходил серьезный спор.
Его вели Профессор Ненароков и Женя Ожерельев.
Собственно говоря, никаким профессором Роман Григорьевич Ненароков не был. Он был простым учителем. Всю свою жизнь он преподавал физику в средней школе. Но Роман Григорьевич любил свой предмет. Особенно, разделы, посвященные электричеству. Любил и умел заразить интересом к тайнам устройства материи своих учеников.
Не одно поколение кормиловцев училось у Ненарокова. Сидел когда-то за партой перед ним и Ермолай Бебут.
Профессорское звание Роману Григорьевичу присвоили не уполномоченные на то члены Ученого Совета, а, дали простые жители города Кормиловска.
Но наряду с электричеством была у Григория Романовича и еще одна страсть. Русская поэзия. Любовью к ней он заражал окружающих не хуже, чем любовью к разгадке тайн мироздания.
Ненароков был по-профессорски голубовато-сед, но лицо его принадлежало не кабинетному затворнику, а заядлому охотнику. Оно коричневело от загара и, было разбито глубокими морщинами на небольшие квадраты так, словно его сшили из отдельных кусочков кожи, как модную дамскую сумку. В его ярко-синих глазах по-прежнему светилось удовольствие от самого процесса жизни.
А вот в глазах его собеседника – Жени Ожерельева – усмотреть подобное настроение было трудно.
Между его длинными ресницами грустно мерцало всемирное уныние, а худая высокая фигура словно бы выражала немой укор немилосердной судьбе. Хотя, на самом деле, обижаться на жизнь у Евгения не было оснований. Со здоровьем у него все было в полном порядке. В материальном смысле он был обеспечен. Евгений Иванович работал главным механиком находящегося на подъеме акционерного общества «Кормиловский маслосырзавод».
Правда, Ожерельеву не слишком повезло с личной жизнью. С женой он развелся лет десять назад. Но расставание произошло
Обволакивающее Женю грустное облако ноябрьского тумана не имело под собой очевидных источников.
В центре солидного стола красовалась исходящая паром круглобокая фаянсовая супница. Из нее торчала блестящая ручка кухонной поварешки. Рядом с ней сверкал пойманным солнцем приземистый графинчик с янтарной жидкостью – фирменной кормиловской настойкой на кедровых орехах. А на плоской круглой тарелке была выложена и фирменная закуска – твердый сыр местного производства. В его тонких пластиках круглились крупные дырки, а сам сыр будто светился изнутри.
По краям стола были расставлены три пустых глубоких тарелки. Рядом с каждой находились ложка, вилка, столовый нож и бочкообразная стопочка.
«А для кого же третий прибор? – спросил себя невидимый с веранды Бебут. – Не могли же они знать, что я приеду?»
– Так вот! – продолжая спор, обратился к Жене Профессор. – Литература – это не развлечение! Это – мощный инструмент познания Вселенной! Я тебе скажу так – она знает о мире больше, чем наука! А русская литература – в особенности!
– Ой, да все это преувеличение! Все это красивые слова! – тоном полностью разочарованного во всем человека произнес Ожерельев.
– Преувеличение? – вскинулся Григорий Романович. – Я тебе докажу! Я тебе сейчас докажу так, что ты заплачешь и никогда со мной спорить не будешь!
– Ой, да, знаю я ваши доказательства… – сморщился Женя. – Одни эмоции.
– Эмоции? Хорошо же! Слушай. Вот ты мне только что рассказывал, что современная наука предполагает существование в мире единого информационного поля, где содержится вся информация, все сведения, все возможные знания об устройстве мира, так?
– Ну, так… Это вещи очень сложные… Не каждому понятные… – многозначительно произнес главный механик.
– Конечно, где уж нам, глупым старикам понять! – вздернул седую голову почитатель русской литературы. – А вот послушай, что писал еще в середине девятнадцатого века Алексей Константинович Толстой. Подчеркиваю, еще в середине девятнадцатого века! Когда, даже самого понятия «информация» в точных науках еще и не было!
Профессор поднял коричневый палец и процитировал:
«Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!
Вечно носились они над землею, незримые оку…»
Профессор замер, как бы прислушиваясь к уплывающим с веранды в воздушный океан торжественным строкам.
Выражение Жениного лица оставалось разочарованным.
– Заметь: вечно носились они над землею… Незримые оку! А! Как? Разве это не описание информационного поля? – спросил Профессор.
Евгений никак не отреагировал, но еще больше сморщился.
– Вот, послушай дальше. – протянул к нему раскрытую ладонь Григорий Романович: