Контрразведчик на Западенщине. Генерал КГБ вспоминает

Грачев Василий

Работа над докладом началась сразу же. Генерал читал написанное и сразу же принималось решение, что оставить и как сформулировать, что вовсе исключить и какими важными положениями дополнить. Генерал требовал, чтобы во вступительной обобщенной «шапке» (его выражение) была кратко, но емко отражена организаторская работа руководств отдела и аппаратов в целом по выявлению решений ЦК партии и приказов председателя КГБ, а затем в обобщенном виде показать результаты работы (ранее общего их итога не было). При изложении каждого из направлений работы, опять – таки, небольшая «шапочка» о том значении, которое ему предавалось, о цифровых результатах, и изложение конкретных наиболее показательных примеров. В заключении дать критическую оценку выявленных недостатков, определить меры по их устранению и дальнейшему совершенствованию управленческой деятельностью отдела в подчиненных органах. Вспоминая об этом, должен признаться, что, получив задание и наставления по его выполнению, испытал неотвратимый, навязчивый и крайне беспокойный страх – боязнь, что не справлюсь с его выполнением. Но отступать некуда. Всю ночь провёл в бессоннице, постоянно вскакивал для записи возникавших мыслей, на следующий день они гладко клались уже в текст «шапки». К исходу дня ко мне зашел генерал. Открыв дверь, он с порога произнёс: «вот курит, аж из задницы дым идёт». Курил, как назло, действительно много и так бывало почти всегда: чем ответственнее работа, тем навязчивее вмешивается это порочное искушение. Но это осознается окончательно только с волевым решением бросить курить слишком поздно. Прочитав генералу написанное, получил одобрение, успокоился и следующую ночь спал спокойно, с твердой уверенностью, что я доверие оправдаю. Так оно и вышло. С помощью Николая Григорьевича, умного и спокойного генерала, был получен важный для дальнейшей службы опыт, доклад составлен и вовремя отправлен в Москву в папке – переплёте из сафьяновой кожи с позолоченным теснением полного председательского титула Ивана Александровича Серова. Доклад, со слов направленца третьего главного управления, его руководством был оценен в числе лучших. Это подтвердила и инспекторская комиссия, прибывшая 2 февраля 1956 года с плановой проверкой. В ее составе был начальник отдела кадров генерал-майор А. Н. Малыгин, назначенный на этот пост по партийному набору, о котором при беседе со мной сложились наилучшие впечатления и вывод: вот то место, где хорошо подготовленный партийный работник, овладевший

искусством работы с людьми, занимает его достойно и является настоящим инженером человеческих душ. В непринужденной беседе, охватившей весь период пройденной мной жизни воинской, он в конце ее спросил о сроке пребывания в звании старший лейтенант, а узнав, что прошло уже 7 месяцев, как я представлен к званию «капитан», с возмущением заявил, что это безобразие, которому нет и не может быть никаких оправданий, при мне кому-то позвонил, рассказал о выявленном им бездушии, потребовал найти представление, ни в коем случае не возвращать его из-за устаревшего срока, в течении 2–3 дней провести приказ о присвоении очередного звания и доложить ему. Я сидел, слушал и восхищался: вот что такое настоящая работа кадровика и его забота о людях, а когда 9 февраля торжественно было объявлено, что вчера приказом КГБ № 109 мне присвоено звание «капитан», то в высказывании своей благодарности мне пришлось выпалить весь свой запас добрых слов восхищения.

Основной упор в проверке комиссией делался на выполнении решения ЦК КПСС о задачах КГБ и указаний его первого секретаря Н. С. Хрущева, данных в июне 1954 года на Всесоюзном совещании руководящих работников, в частности, по пересмотру уголовных дел осужденных за преступления, входившие в компетенцию органов государственной безопасности, а так же мерах по упрочению правовой основы их дальнейшей деятельности.

Постоянная работа в этом направлении, как известно, проводилась с 1954 по 1961 год и в результате пересмотра уголовных дел было реабилитировано более 700 тыс. человек.

В соответствие с Указом Президиума Верховного Совета от 12 сентября 1955 года об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной воины, были освобождены из заключения бывшие военнослужащие-фронтовики, осужденные за сдачу в плен врагу.

Инспекторская проверка 3-го Главного управления прошла благополучно, подтвердив во многом наши выводы о положительных результатах в совершенствовании контрразведывательной работы, имеющихся недостатках и мерах по их устранению, сделаны серьезные упреки за допускаемую в этом медлительность и недостаточно принципиальную требовательность к подчиненным органам в повышении их ответственности, исходя из требований ЦК КПСС и приказов КГБ о коренной перестройки всей служебной деятельности органов КГБ. Генерал Н. Г. Кравченко лояльно относился к членам комиссии и проявлял удовлетворение результатами ее работы как объективной, целенаправленной и деловой, считая, что руководство отдела и его аппарат имеют должное признание в их последующем развитии.

Одновременно Николаю Григорьевичу при активном содействии кадрового начальника А. Н. Малыгина удалось решить вопрос о назначении полковника М. С. Аленовского заместителем начальника контрразведки 8-й Танковой армии, а на им освобождённой должности – заместитель начальника второго сектора 19 марта 1956 года оказался назначенным я, капитан Грачёв, где по штатам предусмотрено звание «подполковник» и мне до его присвоения предстояло напряженно «карабкаться, не страшась усталости», много лет, преодолевая не только возросшие трудности, связанные с более высокими служебными обязанностями, но и низким воинским званием, которым в армии измеряется всё. Был в этой должности полковник, что бы он не изрёк, ответ, как правило, был один: «слушаюсь», а с капитаном даже оперуполномоченный, равный по званию, а тем более старший оперуполномоченный – майор, может и поспорить. Возникает дополнительный труд, которого у полковника не было, но он с лихвой окупается тем, что позволяет полнее и глубже познать истину, рождаемую в споре, в обсуждении, самому обогащаться опытом других, передавать им свой и принимать взвешенное, профессионально более целесообразное решение в достижении нужного результата.

Дело полковника «Я»

В начальном периоде вступления в должность заместителя начальника 2-го сектора, начальник Особого отдела КГБ 8-й Танковой армии полковник М. С. Анкудинов, не согласовав со мной, куратором этого органа, пытался доложить генералу Кравченко план мероприятий по важному делу: подставе офицера-капитана английской разведке, проявившей к нему предвербовочный интерес, выявленный на основе его увлечения филателией и поддержания активных связей с английскими любителями этого коллекционирования. Узнав, что мероприятия со 2-м сектором не согласованы, Николай Григорьевич вызвал меня и, передав материалы, сказал: «ознакомьтесь и доложите свое мнение». Полковник М. С. Анкудинов остался с генералом, а когда я возвращался для доклада, он находясь в приемной, и бросил мне в след реплику: «ну пошел умник, сейчас все перевернет». И действительно при докладе генералу пришлось так и поступить. Поскольку в материалах явно просматривалось, что, подключившись к переписке с офицером, английская разведка завуалированными намеками пытались прощупать его политические взгляды и патриотизм. Решив активизировать разведку, полковник М. С. Анкудинов утвердил направление по филателистскому каналу письма, в котором, офицер, явно подставляясь на вербовку, в обширном бытовом тексте во многих местах вставляет намеки о том, что он чуть ли не убежденный антисоветчик. Раскритиковав такую бестолковщину, предложил все это исключить, потому что, получив такой ответ, английская разведка, хорошо знающая, что он не мог пройти через цензуру обязательного контроля заграничной почты без ведома органов госбезопасности, свои устремления, вероятнее всего, прекратит и на этом будет положен перспективному делу бездарный конец. Был принят предложенный вариант письма, где в бытовом тексте включался только один намек, что он (офицер) все понял, но по известным причинам написать о своих взглядах не может. Через какое-то время пришел ответ, где между многих пустых строк вписывалось: «вас понял, и писать ничего не надо», одновременно прощупывалась возможность личной встречи. Дальнейшая работа по делу перешла в успешное продолжение 1-го Главного Управления КГБ СССР. Больше всех радовался этому полковник М. С. Анкудинов и я в дальнейшем дискриминации к себе с его стороны не ощущал, он к приведенному факту относился с пониманием и вот почему.

Ранее полковник М. С. Анкудинов вел дело-формуляр на полковника «Я», которое, как это отражено в наградном листе генерала Н. Г. Кравченко от 19 декабря 1957 года на награждение меня знаком «Почетный сотрудник госбезопасности», было доведено мною до оперативной реализации, ареста и осуждения фигуранта. Передача этого дела в мое производство произошла в период работы в отделе Московской инспекторской комиссии в связи с тем, что полковник «Я» оказался выдвинут, что было отмечено серьезным недостатком для М. С. Анкудинова, в штаб округа на должность начальника отдела, особо важного по сосредоточению секретности. В дальнейшей работе по делу возникала потребность в продолжении использования по прежнему месту службы «Я» агента, тридцатипятилетней женщины, обаятельной красавицы-холостячки, работавшей начальником секретного делопроизводства штаба, к которой он проявлял откровенную симпатию, намекал на возможное вступление в брак, после развода с женой, и одновременно – на необходимость сотрудничества в строго секретном деле, которое он может доверить только ей, умеющей хранить тайны и пользующейся его душевной симпатией и доверием. Из всей его продолжительной игры с ней создавалась определенная двойственность: толи он имеет намерение вступить с ней в интимные отношения (на что с нашей стороны устанавливался категорический запрет и контроль), а затем привлечь к уже ранее зафиксированным проявлениям своей преступной деятельности, толи, уже не добившись этого, приступил к ее вербовочной обработке в свои соучастники в «строго секретном деле». Так вот. При передаче мне дела на «Я» было решено передать на связь и этого агента, «Сашу», что вызвало у М. С. Анкудинова обиду. Для меня она была понятной, и практически работу с ней постепенно свел к общему взаимодействию. Передача дела на «Я» мне оказалась тяжким ударом и по начальнику 1-го сектора полковнику Николаю Александровичу Каткову, опытному и заслуженному чекисту, общительному и уважаемому человеку, но, к сожалению, ему не доверяли вести дело потому, что он перед этим уже неоднократно разбирался в партийном порядке за злоупотребление спиртными напитками. Искрение раскаиваясь в своих срывах, он вызывал сочувствие и отделывался предупреждениями и выговором. Ему решение было объяснено тем, что в связи с выдвижением заместителя полковника Михневича на корпус, он, оставаясь в руководстве крупного коллектива один, не сможет должным образом заниматься делом, имеющим перспективу на уголовную реализацию, требующим тщательной проработки и документации доказательств, учитывая при этом обстановку времени, когда все внимание и усилия сосредоточены на пересмотре следственных дел на лиц, ранее привлеченных к уголовной ответственности органами госбезопасности. Арест полковника возможен с согласия Министра обороны и санкций Главного военного прокурора только при одном условии, что доказательства не будут вызывать ни малейшего сомнения, а для достижения этого предстояло много ответственной, высокопрофессиональной и честной работы.

Начата она была с проведения установки по пятиэтажному дому, в котором «Я» получил на нижнем этаже хорошую двухкомнатную квартиру. В результате поступили полные установочные и характеризующие данные на всех жильцов дома, в том числе на соседку, «Вдову», имевшую однокомнатную квартиру, работавшую медсестрой в поликлинике УКГБ области. Активные действия по приобретению подходящего агента из числа жильцов дома, которого можно бы ввести в разработку «Я», затягивались и должной перспективы не выявляли. Требовались незамедлительные активные действия по активизации разработки. Тем более в условиях, когда прибывший в начале ноября 1956 года на должность заместителя начальника 1 сектора полковник Федор Иванович Рыбинцев, 28 сентября 1921 года рождения, участник всего периода Великой Отечественной войны, профессионал артиллерист с высшим военным образованием, рассчитывавший командовать дивизией, а пришлось в 1955 году согласиться перейти по партийному набору в органы контрразведки, получить назначение на подполковничью должность начальника особого отдела КГБ 43 дивизии ПВО (противовоздушной обороны) в Бакинском округе ПВО. Прибыв в ПрикВО, опять-таки на подполковничью должность, но более важного и крупного органа, выглядел этаким щеголем, весьма статным и красивым, сохраняя прежнюю амбициозность на свое воинское превосходство. Претендовать на передачу в свое производство дела на «Я» не стал, так как понимал, что любое дело можно делать хорошо, если знаешь его досконально, а ему до освоения такого уникального вида деятельности, как контрразведывательная работа, еще далеко. Поэтому, возмущаясь, что в штабе округа ведет работу по конкретному делу представитель 2-го сектора, стал настаивать на отчислении «Я» из штаба. Согласиться с этим, значило провалить дело. Выход один: активизировать его разработку и ускорить ее доведение до законодательно обоснованного завершения. Пришлось все брать штурмом и генерал Н. Г. Кравченко такой план утвердил. Он предусматривал ввести в разработку «Я» агента «Львовянка», завербованную мною еще в 1953 году по наводке агента «Кавказ» на компрометирующих материалах о связи с иностранцами, проверенной и положительно зарекомендовавшей себя на практическом деле. Обладала вызывающей своей внешностью неотразимой симпатией, общительностью веселого нрава, электронной памятью и молниеносной сообразительностью, быстро улавливая общность интересов и привычек для установления доверительных отношений с заинтересованными людьми. Она была студенткой выпускного курса медицинского института и нуждалась в съеме жилплощади. Было решено поселить ее к «Вдове», в связи с чем она была приглашена

на беседу через начальника медслужбы УМГБ области капитана Л. К. Караванова (после этого знакомства контакты с ним продолжались всю жизнь, особенно близкие, когда он стал начмедом КГБ Украины и генералом). Ссылаясь на то, что к ней из Белоруссии может приехать сестра, она пыталась отказаться от этого предложения. Однако, поняв важность обращения к ней, согласилась с необходимостью оказания органам доверительной помощи и ей была отработана линия поведения, способствующая вхождению в доверие к жене «Я», без расшифровки конкретностей нашей заинтересованности в этом. Человеком она была надежным, тесно связанным положительной работой с органами. Никакого риска в оказанном ей доверии не было и в дальнейшем не проявлялось. «Львовянка» быстро вошла в контакт не только с женой, но и самим «Я», женским прелюбодеем, а когда стало ясно, что они прониклись к ней искренним уважением, была разыграна «свалившаяся» на нее беда: хозяйка отказывала в проживании на ее квартире в связи с приездом в гости сестры и жить ей негде. Расчет оказался верным. Жена уговорила «Я» пустить «Львовянку» на проживание в их квартире, разместив ее так же, как и у соседки, на большущей кухне, которые были характерны по своим размером для старых домов польского периода господства во Львове. Через непродолжительное время стало известно, что в спальной кровати «Я» под подушкой и простынею постоянно хранится заряженный пистолет «Вальтер», иногда по вечерам он работает с какими-то бумагами, доставая их из чемодана, спрятанного под той же кроватью, закрываемом на замок ключом, сохраняемом при себе. Будучи смелой, рискованной и самонадеянной девушкой, «Львовянка» однажды, когда «Я» уехал на работу, а жена на долго ушла в поликлинику медслужбы округа, решила посмотреть, что же находится в чемодане, открыла его гвоздем, а закрыть не может. Раздастся мне панический звонок. Срочно беру в ОТО УКГБ специалиста и выезжаем на место. В чемодане оказались важные вещественные доказательства, сфотографировали их без разбирательства общим планом, закрыли замок и закоптили видимые на нем мелкие царапины, сделанные «Львовянкой» при открывании гвоздем. Предупредив ее о недопустимости в дальнейшем самовольных действий, благополучно «смылись». По квартире вырисовывалась полная ясность с необходимостью проведения в установленном законном порядке негласного обыска, документации вещественных доказательств и принятия официального решения. Но приступать к этому, не внеся ясность в существе домогательств «Я» к «Саше»; в каком секретном деле она ему нужна и действительно ли оно существует или это все его выкрутасы в сексуальных домогательствах к ней. Поэтому была отработана ей жесткая линия поведения, рассчитанная на внесение полной ясности, предполагавшая, в крайнем случае, на препирательство его в неискренности и недоверии, игнорирующем ее душевную привязанность к нему и искреннее уважение. И вот я выехал в Житомир на время спланированной ему туда десятидневной командировки, чтобы заранее приступить к тщательной подготовке поэтапного выполнения через «Сашу» намеченных мероприятий. Встречи ее с «Я» планировались только на ее квартире, оборудованной слуховым контролем. Беседы проходили бурно, с взаимными обвинениями. И казалось, что они вот-вот закончатся полным разрывом. Но однажды, хлопнув дверью, «Я» появился вновь, извинился за несдержанность и признался, что он полностью доверяет ей как «духовно» близкому человеку, нужному ему для дела и предложил ознакомиться с собственноручно подготовленным им текстом подписки, обязывающей ее сотрудничать с ним, имеющим псевдоним «Днепро», сохранять об этом строгую тайну, никогда и никому не выдавать ее даже под пытками (тортурами). После полемики, почему он не может доверить ей свое дело без подписки, «Саша» согласилась подумать над текстом подписки и на следующий встрече подписать ее. Оплошность «Я», видимо, могут объяснить только психологи, но в тот же день подписка на явке с «Сашей» была вручена мне. По согласованному решению, ее текст «Сашей» был переписан тремя абзацами на отдельных листочках. При встрече с «Я» на следующий день она объяснила, что, поняв возможную опасность сохранения у себя полного текста подписки, сожгла ее, а три листочка переписанного ее текста спрятала в разных местах. «Я» с похвалой отозвался о проявленной осторожности, приняв три листочка и не стал настаивать на их переписывании, согласившись с заверением «Саши», что она готова помогать ему, но хотела бы делать это не под давлением официальной подписки, а каждый раз самостоятельно решать: в чем и как помогать. При этом напомнила, что как начальник секретного делопроизводства она дала подписку органам госбезопасности, где была предупреждена, что за разглашение военной тайны несет уголовную ответственность. Вот так закончилась последняя встреча «Я» с «Сашей»: облизав ей до локтя ручки, он ушел. У меня неотступно возникала одна тревожная мысль: не догадался ли он? Но последующий надёжный контроль через «Львовянку» успокоил: у «Я» изменений в поведении не проявлялось. Можно было приступить к проведению завершающих мероприятий по реализации дела на него: осуществить почерковую графическую экспертизу, закрепив собственноручно написанную «Я» для «Саши» вербовочную подписку как вещественное доказательство его преступной деятельности. В этих же целях провести негласный обыск на квартире «Я», приурочив его ко времени, когда «Я» будет на службе, а жена надолго отлучится в госпиталь и это время надёжно проконтролируется «Львовянкой». После оформления этих и других доказательств, в том числе нескольких свидетельских показаний, выехал в Москву, где все материалы на «Я» были доложены начальнику 2-го отдела, а совместно с ним – начальнику 3-го Главного Управления военной контрразведки генерал-лейтенанту Дмитрию Сергеевичу Леонову, вместе с подготовленным запросом Министру Обороны Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову о его согласии с арестом «Я». В нашем присутствии Д. С. Леонов позвонил Георгию Константиновичу и, обратившись по имени и отчеству, сказал, что возникла необходимость ареста полковника в Прикарпатском военном округе. Пропуск к Вам направляемых мною полковника и капитана на сегодня заказан, когда Вы сможете их принять для согласования этого ареста. Поступил ответ: «Пусть приезжают». При нашем появлении в большем кабинете маршал встал, протянул руку, мы подошли поздоровались и по его знаку, поданному взмахом руки, присели за приставным столиком. Прочитав запрос на одной странице с изложением состава преступлений, совершенных «Я» и какими доказательствами это подтверждено, министр написал: «Согласен». Крепко пожал нам руки, не задав нам ни одного вопроса. Меня начальник 2-го отдела брал специально для того, чтобы при возникновении уточнений каких-то деталей я мог дать нужное разъяснение. Но этого не потребовалось, у меня осталось твердое убеждение, что Д. С. Леонов пользовался у Министра – маршала ранее заслуженным доверием, возможно даже в бытность на политработе, с которой он пришел на занимаемую должность в июле 1953 года по решению ЦК КПСС.

При докладе материалов Главному военному прокурору он спросил у меня: «Вы уверенны, что во время ареста «Я» и при проведении обыска на квартире вы обнаружите все те доказательства, которые зафиксированы при негласном обыске?». На мой утвердительный ответ учредил санкционирующую арест подпись, подал мне постановление и совершенно непонятно почему-то намекнул: «Ну смотри капитан, не найдешь на квартире доказательств, слетит твоя кучерявая голова». Прибыв во Львов и доложив подробности пребывания в Москве, согласовав состав оперативной группы для проведения ареста «Я», назначенного на 7.30 следующего дня. Ранее это уже всё было согласовано и мне следовало бы удалится от Николая Григорьевича с вероятными пожеланиями успеха, но черт меня дернул вспомнить и воспроизвести намёк Главного военного прокурора: «слетит кучерявая голова» Николай Григорьевич бурно среагировал на это, заявив: «Если Вы не дорожите своей головой, то подумайте о моей».

Проведение ареста отменил, пока не будет подтверждения о сохранности вещественных доказательств на квартире. Пришлось поехать домой, переодеться в гражданский костюм, взять с собой только студенческий билет и в первом часу ночи отправиться для проведения явки с «Львовянкой». Скрипнув пальцем по окну кухни, такой сигнал был заранее обусловлен, через несколько минут провел с ней на улице минутную встречу, получил нужное подтверждение, доложил об этом Н. Г. Кравченко и получил разрешения на проведение ареста в соответствии с прежним планом. Приглашенный дворник позвонила в квартиру и жена «Я», опознав ее, открыла дверь. Не вступая ни в какие объяснения, я мгновенно вбежал в спальню и застал «Я» в момент, когда он правой рукой намеревался достать из-под подушки пистолет. Впоследствии, находясь в КПЗ, он внутрикамерному агенту заявил, что жена подвела, открыла дверь, а так бы он при попытке силового проникновения в квартиру перестрелял бы чекистов в порядке вынужденной самообороны. Обыск в квартире прошел спокойно, с участием понятых в процессуальном порядке были зафиксированы его результаты. Будучи включена в качестве понятой, «Львовянка» от подписи протокола обыска отказалась, сославшись на то, что, проживая в квартире вместе с хозяевами, она не видела включенных в него вещественных доказательств. «Я» понравилась ее принципиальность, когда были разрешены свидания, он жене похвально отозвался о «Львовянке», давшей на него положительные показания, что только ей можно верить, а остальные негодяи, упомянув при этом даже сына и дочь, в протоколах допросов которых получили отражения признания, косвенно подтверждавшие предъявленные ему объявления. Следствие по делу вел опытный следователь капитан Левашов, постоянно участвовал в нем заместитель Прокурора округа по особо важным делам подполковник Свистулин. Срыв проявился только в одном эпизоде, по изъятому при обыске почерковому материалу была объявлена в розыск одна из его возможных соучастниц преступной деятельности, однако, начальник особого отдела 38-й армии полковник М. А. Белоусов доложил: в местах пребывания «Я» при командировках в Ивано-Франковскую область разыскиваемая не выявлена. Материалы на нее были выделены в отдельное производство. И когда дело на «Я» было закончено и он осужден Военным трибуналом на 8 лет ИТЛ, мне было предложено выехать к Михаилу Артемовичу и проанализировать материалы розыска соучастницы. Разобравшись в них, сделал предположение о наиболее вероятном ее нахождении в одном из городов области, где в последнее время «Я» несколько раз бывал в командировке. Выехал в этот город, разместился к гостинице и вечером зашел в кабинет к начальнице, чтоб выяснить, как часто останавливаются у нее военнослужащие и ее мнение о них. На столе лежал журнал учёта проживающих в номерах лиц. Взглянув на него, я остолбенел от неожиданности: сделанные в нем записи имели полное почерковое сходство с почерком разыскиваемой соучастницы. Доложив с телефона дислоцированной в городе воинской части об этом М. А. Белоусову, с трудом убедил его поверить в случившиеся чудо и срочно прислать следователя для фотографирования почеркового материала, которого было полным-полно во всех ящиках стола, чтобы официально экспертизой закрепить, что подозреваемой соучастницей является директор гостиницы. Все материалы на нее были пересланы в УКГБ области. С полным окончанием работы по делу «Я», по нему была составлена в двух экземплярах учебная разработка, полностью воспроизводившая все значимые материалы о планированных мероприятиях, отработанных легендах и линях поведения агентуры, работавшей по нему, полученных результатах и их закреплении процессуальными доказательствами. Оно было в значительной мере очищено от ненужных бумаг, которые ранее в течение двух лет собирались, не внося ясности в возникшие подозрения. Оставлено из прошлого периода только то, что давало основание для проведения последующей активной работы и полного ее завершения за период чуть более чем полгода. Учебные дела – формуляры были направлены в Высшую школу КГБ СССР и в Новосибирскую 311-ю школу подготовки и переподготовки оперсостава военной контрразведки.

Осенью 1962 года, когда уже почти забыл об этом деле, воскресный день, иду с женой по центру города Львова и вижу, навстречу идет «Я». Оказывается, он досрочно отбыл в исправительно-трудовом лагере наказание, добросовестно исполнял обязанности завхоза (применительно к армии – старшины). Узнав, он быстро подбегает ко мне, бесцеремонно обнимает и произносит: «Спасибо, спасибо тебе за детей». А обусловлено это было тем, что во время его ареста сын занимал перспективное положение в научной медицинской деятельности, а дочь была домохозяйкой офицера особорежимного объекта. После их допросов соответствующим инстанциям была дана мною о них положительная информация и арест отца для них по официальной линии не имел никаких отрицательных последствий. Вот такой венец имело дело на «Я» под свой конец.